[ваш дядя]

3.20. Соло/Илья, orgasm denial. Соло заставляет Илью просить. Не их первый раз, не юмор, рейтинг повыше. Бонус за то, что Илья в постели молчаливый товарищ и не любит просить, но Соло умеет заставить его раскрыться и выдать эмоциональную реакцию.

@темы: 3 тур, выполнено, Илья Курякин, Наполеон Соло

Comments

[скрытный товарищ]

Заказчик, прошу извинить, что выкладываю работу в процессе, но первая часть логически завершена, хотя она является лишь прелюдией к основному исполнению заявки. Понял, что сам не понял, поэтому просто выложу имеющееся.

Если бы Наполеона сейчас спросили, чего ему не хватает, он не стал бы задумываться ни на секунду, ни на малейшую ее долю. Наоборот, выпалил бы ответ так стремительно, словно целился в неподвижную мишень. Потому что желание было одно, но сильное, страстное, тяжелое – и несбыточное. Каждый вечер Наполеон был так близок к нему, что казалось, будто еще мгновение – и он получит нужное. Но мгновение проходило, а ощущение ускользало. Это утомляло и оскорбляло Наполеона, привыкшего добиваться своего.
Ни один оргазм не мог скрасить разочарования от несбыточных грез. Ни один. Ни первый, ни второй, ни даже третий за ночь. Потому что каждый из них был вызван лишь руками Ильи, и Наполеон уже давно наградил себя званием мастур-мастера, вот только Курякину сказать об этом не мог. Тот не оценил бы каламбура.
Наполеону он тоже уже не казался забавным.
Сложно пытаться найти забавное в ситуации Наполеона: оголодавшего, истосковавшегося по телу, которое, казалось, принадлежит ему, но все же нет. И еще больше злившей тем, как Илья принимал эти ласки и дарил свои. Он был немного скован, хотя руками работал правильно, даже, черт побери, умело. Но это было единственным, что позволял себе Илья в постели. В такие моменты он казался роботом гораздо больше, чем сами роботы.
Он ни разу за это время не выказал ответного желания так, как Наполеон привык. Так, как это делали все люди на Земле. Илья лишь кивал, принимая инициативу, позволял вести и послушно кончал, когда это было нужно. Наполеон злился, бесился, почти ненавидел – и придумывал, как изменить всё.
Настал тот день, когда Наполеон нашел наилучший план. Нашел и привел в действие.
Илья лежал на кровати, уже освобожденной от одеяла, а Наполеон, стоя у изножья, с тоской смотрел на бесконечные курякинские ноги, чуть раздвинутые в ожидании. Илья внимательно смотрел на него, не понимая причин промедления, а Наполеону хотелось кричать от бешенства. Наверное, примерно так чувствовали себя те, кто… Никто. Сравнения с учеными, которые были всего в шаге от открытия, с музыкантами, чьи шедевры никогда не были написаны, с художниками, которым не досталось своей Сикстинской капеллы, казались Наполеону недостаточно сильными. Все эти люди, замершие на пороге своего личного рая, никогда не испытывали таких танталовых мук, как Наполеон Соло при виде Ильи Курякина.
Худощавого, длинноногого, бесконечно красивого Ильи Курякина, лежавшего голым под ненасытным взглядом Наполеона и чуть нервно дергавшего пальцами ног. Того самого Ильи Курякина, чье тело казалось эстету-Наполеону произведением искусства и чье тело он мог получить только на ощупь, потому что никаких иных действий в постели Илья не признавал. Этого было мало. Настолько мало, что не было придумано еще такой отрицательной величины, чтобы выразить недостаток Ильи в жизни Наполеона.
- Ты будешь ложиться? – сделал заход Курякин, а Наполеон притворился, что не слышал. Он держал руки в карманах халата и сжимал в кулаки, пытаясь отрезвить себя болью от врезавшихся в плоть ногтей.
Ничего не получалось. Морок не проходил. Курякин в своей ослепительной великолепности нисколько не терял, а вот разум Наполеона сбоил, выдавая в эфир только белый шум, круто замешанный на злости и голоде.
Наполеон отчаянно хотел взять Илью. Наполеон до безумия хотел Илью. Трахнуть. Заставить хотеть так, как хотел он сам. Просить. Умолять. Требовать оргазма.
Наполеон мог часами смотреть на голого Илью, на его мышцы, на его спину, на руки, на ноги, на светлый пушок, покрывавший их. На задницу, крепкую и упругую, на торчавшие идеальными полукружьями ягодицы. Наполеон очень хотел уложить Илью в кровать, уткнуть лицом в подушку, развести его ноги и трахнуть, выбивая из непутевого русского все его комплексы и предубеждения перед настоящим, реальным человеческим сексом, а не тем, чем они пробавлялись все эти месяцы, утоляя только поверхностную жажду. Наполеону хотелось заставить Илью кричать под собой, принимать в себя так жадно, как сам Соло брал его, хотелось, чтобы Курякин открыл свой вечно поджатый рот, умолял и требовал Наполеона трахать его, доводить его до края, издавать все те звуки, что снились Наполеону в горячих снах, но так никогда и не были им услышаны.
Однажды решившись, Наполеон, вопреки своему имени, не отступал. Даже перед русскими. Тем более, перед русскими. Невозможно было отступить, видя перед собой такое пиршество плоти. Илья в ожидании очередных подростковых ласк выглядел, как ожившее искушение, перед которым не устоял бы и святой, а уж тем более, Наполеон Соло.
Наполеон, будто ныряя с головой в ледяную воду, скинул халат, уже голым одним броском оказался в кровати, заставив Илью подвинуться, а потом, не давая времени подумать, навис над ним лицом к лицу. Илья удивленно округлил глаза, но промолчал, а потом сухо улыбнулся, зная, что его ждет.
Совсем не зная, коварно подумал Наполеон.
Он наклонился, мягко касаясь курякинских губ, а тот чуть раскрыл их, впуская язык Наполеона, но был обманут в ожиданиях. Наполеон, продолжая касаться своими губами его губ, не торопился, смаковал запах и вкус свежевыбритой кожи Ильи, дышал им так, как не может надышаться спасенный утопленник. Наполеон едва держался, но не позволял себе сорваться. Он целовал щеки Ильи, мягко потирался носом об его нос, а потом, придержав его лицо за подбородок, поцеловал по-настоящему, глубоко и жарко, но все равно не торопился.
Илья дышал часто и глухо, пытался подняться, чтобы поторопить Наполеона к действиям, пытался сделать их поцелуй более грубым, а ласки – теснее, но все было напрасно. Наполеон его смаковал, внутренне трепеща от того, что ждало впереди. Наконец, поняв, что ничего не выйдет, Илья расслабился и позволил Наполеону вести, думая, наверно, что этим ускорит неизбежное. Соло устроился сверху, держась на коленях и согнутой руке, продолжая целовать и гладить Илью, и добился своего. Всего пара минут – и Илья начал едва заметно дрожать, дыхание его стало сухим и горячим, то и дело между разомкнутых губ прорывались долгие, но все еще бесшумные выдохи. Наполеон был сполна вознагражден даже ими, но все равно не менял тактику. Он запустил пальцы в волосы Ильи, погладил их, помассировав макушку. Илья подавался под его прикосновения, выгибал шею и почти ласкался сам, но все еще молчал. Наполеон мог бы наслаждаться этим вечно, но вместо этого, отвлекая Илью, продолжал целовать его: в глаза, щеки, обводил носом брови, лизнул шрам возле глаза, спустился до подбородка и проделал обожаемую им самим хитрую штуку, пососав его. Курякин не стерпел, распахнул глаза и разомкнул губы, но Наполеон снова ничего не услышал.
Наполеон провел губами по шее, задержался на кадыке, облизав его, потом пришла очередь ключиц, и на них он оторвался с лихвой, уже не стараясь быть осторожным и аккуратным. Он царапал их краем зубов, прикусывал и втягивал мягкую кожу, прекрасно зная, что оставит следы. Но не было ничего, что не скрыли бы безнадежные водолазки Курякина, поэтому Наполеон не волновался. Гораздо важнее сейчас было насытиться Ильей, впитать его вкус и запах так надолго, насколько бы смог.
Наполеону пришлось подвинуться, почти освобождая Илью от своего веса, но тот уже сам перестал протестовать и заставить поторапливаться. Вместо этого он доверчиво ждал, что будет дальше, и Наполеону даже было почти стыдно, потому что Курякин точно не мог предположить, что последует за этим.
Теперь в распоряжении Наполеона был торс Ильи, рельефный и напряженный, крупные красные соски туго сжались, едва вокруг них закружился горячий выдох. Грудь Ильи была покрыта темно-русыми волосками, и Наполеон не отказал себе в том, чтобы провести по ним самыми кончиками пальцев, заставляя подняться. По коже Ильи побежали мурашки, сам он дернулся, заставив Наполеона сосредоточиться на возможности того, что Курякин снова начнет противиться и весьма активно, но тот его удивил. Илья лежал под Наполеоном, молчал и не двигался, только легкая дрожь, следовавшая по телу всякий раз, когда Наполеон снова и снова водил ладонью по его груди, и изумленно распахнутые глаза, не оставлявшие без внимания ни одного движения, выдавали его.
Наполеон честно хотел сказать Илье, что не сделает ничего плохого, но не мог врать и зря обнадеживать. Он очень хотел проделать с Ильей всё, что только мог придумать, а фантазия его была неистощима. Он наклонился над грудью Ильи, самым кончиком языка коснулся соска, едва надавив, пощекотал его и довольно улыбнулся, насколько позволяли занятые губы. Наполеон втянул сосок в рот, крепко сжал губами и отпустил. Восхищенный вид Ильи был лучшей наградой. Наполеон прикусил второй сосок, потянул зубами, одновременно лаская его языком во рту, и дыхание Ильи стало громче, хотя пришлось напрячься и прислушаться, чтобы услышать это.
Наполеон остановился, чтобы перевести дух и побаловать себя немного видом ошалевшего, странно разнузданного Курякина, с румянцем во всю щеку, с мутным взглядом, который он пытался сфокусировать на лице Наполеона. Этот Илья был во сто крат прекраснее самого себя, добирался до вершин идеальности, недоступной простому смертному. Наполеон чувствовал себя почти Геростратом, поджигавшим Александрийскую библиотеку. Его обжигал расходящийся волнами жар от тела Ильи, Наполеон ловил его нетерпение и желание быстрее выпустить пар и напряжение. Это было вкусно, именно вкусно – Наполеон ощущал вкус желания Ильи на языке, и это заставляло его продолжать.

[скрытный товарищ]

продолжение

Наполеон провел губами по шее, задержался на кадыке, облизав его, потом пришла очередь ключиц, и на них он оторвался с лихвой, уже не стараясь быть осторожным и аккуратным. Он царапал их краем зубов, прикусывал и втягивал мягкую кожу, прекрасно зная, что оставит следы. Но не было ничего, что не скрыли бы безнадежные водолазки Курякина, поэтому Наполеон не волновался. Гораздо важнее сейчас было насытиться Ильей, впитать его вкус и запах так надолго, насколько бы смог.
Наполеону пришлось подвинуться, почти освобождая Илью от своего веса, но тот уже сам перестал протестовать и заставить поторапливаться. Вместо этого он доверчиво ждал, что будет дальше, и Наполеону даже было почти стыдно, потому что Курякин точно не мог предположить, что последует за этим.
Теперь в распоряжении Наполеона был торс Ильи, рельефный и напряженный, крупные красные соски туго сжались, едва вокруг них закружился горячий выдох. Грудь Ильи была покрыта темно-русыми волосками, и Наполеон не отказал себе в том, чтобы провести по ним самыми кончиками пальцев, заставляя подняться. По коже Ильи побежали мурашки, сам он дернулся, заставив Наполеона сосредоточиться на возможности того, что Курякин снова начнет противиться и весьма активно, но тот его удивил. Илья лежал под Наполеоном, молчал и не двигался, только легкая дрожь, следовавшая по телу всякий раз, когда Наполеон снова и снова водил ладонью по его груди, и изумленно распахнутые глаза, не оставлявшие без внимания ни одного движения, выдавали его.
Наполеон честно хотел сказать Илье, что не сделает ничего плохого, но не мог врать и зря обнадеживать. Он очень хотел проделать с Ильей всё, что только мог придумать, а фантазия его была неистощима. Он наклонился над грудью Ильи, самым кончиком языка коснулся соска, едва надавив, пощекотал его и довольно улыбнулся, насколько позволяли занятые губы. Наполеон втянул сосок в рот, крепко сжал губами и отпустил. Восхищенный вид Ильи был лучшей наградой. Наполеон прикусил второй сосок, потянул зубами, одновременно лаская его языком во рту, и дыхание Ильи стало громче, хотя пришлось напрячься и прислушаться, чтобы услышать это.
Наполеон остановился, чтобы перевести дух и побаловать себя немного видом ошалевшего, странно разнузданного Курякина, с румянцем во всю щеку, с мутным взглядом, который он пытался сфокусировать на лице Наполеона. Этот Илья был во сто крат прекраснее самого себя, добирался до вершин идеальности, недоступной простому смертному. Наполеон чувствовал себя почти Геростратом, поджигавшим Александрийскую библиотеку. Его обжигал расходящийся волнами жар от тела Ильи, Наполеон ловил его нетерпение и желание быстрее выпустить пар и напряжение. Это было вкусно, именно вкусно – Наполеон ощущал вкус желания Ильи на языке, и это заставляло его продолжать.
Он провел ладонью по поджимавшемуся на выдохах животу, обвел пальцами каждый очерчивавшийся кубик пресса, пупок, снова поднялся до груди. Илья молчал, лежал и ждал, отвечая на ласки сдавленной дрожью. Наполеон устроился удобнее, снова почти распластавшись на нем, но старался удерживать себя. Освободил руки Ильи, которыми тот вцепился в простыню и мял ее с такой силой, что едва не рвал. Наполеон заставил его расслабить руки, вытянуть их вдоль тела, и на несколько секунд переплел свои пальцы с его, сжимая их и тут же отпуская. Кожа на руках была болезненно чувствительна, каждое прикосновение отдавалось у Наполеона в затылке и члене, и ему самому уже понадобился минутный перерыв, чтобы привести в порядок дыхание и мысли.
Наполеон уткнулся лбом Илье в грудь, от его выдохов волосы на ней поднимались – а Илья жмурился и ерзал от того, какие ощущения это приносило. Наполеон плеснул в этот огонь бензина, высвободив пальцы, провел кончиками по разжатой ладони Ильи, задержался на запястьях и повел дальше. На сгибе локтя, где кожа была тонкой, бледной и так горячо чувственной, Наполеон задержался. Он то гладил сгиб по кругу, разводил пальцы, стараясь, чтобы горячая щекотка обжигала Илью, и тот не скрывал, как сильно заводят его эти ласки. Наполеон чувствовал у живота влажную головку вставшего члена Ильи и старался отстраниться, чтобы не навредить своему плану соблазнения и покорения, потому что возбужденный Илья вызывал в нем острейший голод.
Наполеон продолжал ласкать руки Ильи, добрался до плеч, снова вернулся к ключицам. Он трогал Илью, старался коснуться его как можно больше, но, видимо, пока недостаточно, чтобы разбудить в нем тот вулкан, что скрывался за болезненной гордостью.
Добившись того, что Илья не переставал дрожать от нетерпения, Наполеон попросил:
- Подними руки.
И Илья, потерявшись в его шепоте и нежных прикосновениях, закинул их над головой, открываясь полностью. Наполеон, приподнявшись и едва держась на коленях, продолжил ласкать его плечи и грудь, а потом плавно переместился в подмышки и провел раскрытыми ладонями вверх, прочесывая влажные волоски во впадинах, и остановился на сгибах локтей. Илью колотило, дрожь не останавливалась, и он вдруг начал бормотать что-то, что Наполеон не мог понять. Слова казались знакомыми, но Илья проглатывал целые слоги, звуки пропадали на вдохах, заменялись стонами и звуком втягиваемого воздуха.
Наполеон уже забыл о собственном возбуждении. Оно было, но второстепенным, тепло в паху отдавалось тяжестью, но облегчить ее стало уже неважно. Наполеон был полностью поглощен Ильей: его реакцией, его возбуждением и нетерпением, его телом, открытым и предоставленным в полное распоряжение Наполеона. И он впитывал каждую секунду, каждый дюйм светлой кожи, покрытой светло-русыми волосами, ощущал всем телом каждый звук, на которые всегда был жаден Илья. Наполеон отстранился всего на мгновение, а Илья требовательно схватил его за плечо, заставляя его вернуться.
Отказать было невозможно. Наполеон снова склонился над ним, мягко поцеловал в лоб, коротко провел губами по носу и губам, лизнул подбородок. Он проскользил языком вниз по выгнутой шее, по натянувшейся на кадыке коже вниз, руками продолжая гладить грудь и бока Ильи, чувствуя каждую мельчайшую волну дрожи под пальцами. Илья горел, пот, покрывший все его тело, был горячим, словно в лихорадке, глаза из-под невозможных ресниц блестели почти болезненно. Илья шумно дышал, изо рта вырывались приглушенные вздохи, и он снова перестал говорить, будто забыл, как это делать. Даже проблеска разума не было в его взгляде. Он был пьяным, мутным, словно Илья не видел Наполеона сейчас, словно то, что творилось с его телом из-за Наполеона, заставляло смотреть только внутрь себя, а не на окружающее.
Наполеон почти лег грудью на грудь Ильи, продолжал целовать ее и гладить, куда мог дотянуться. Он старался ощутить как можно больше Ильи в своих руках и, пока дразнил языком и зубами соски, заставляя их алеть и сжиматься в тугие точки, водил ладонями от подмышек до бедер и снова вверх, оттуда – на поджимающийся живот, чувствуя, как тот дрожит, когда Илья пытается судорожно вдохнуть. Наполеон старался потрогать Илью везде – кроме паха. Его пальцы не пересекали невидимую границу, начинавшуюся там, где уже мокрые волосы свивались в завитки, окружавшие член.
Наполеону и самому становилось сложно дышать. Грудь разрывало от нестерпимой, давно забытой нежности, которой он не испытывал едва ли не половину жизни. В нем сражались два желания: немедленно трахнуть Илью, по-настоящему, грубо и быстро, чтобы окончательно сделать его своим, закрепить свою власть; но все это смывалось очередным приливом какого-то горячего, невыносимо горячего чувства, которое Наполеон очень старался не узнавать.
Живот Ильи сокращался, бедра дергались вверх, а член тяжело шлепался о живот, настолько сильным было возбуждение. Наполеон опустил голову и смотрел на это, понимая, что сам тоже не может больше сдерживаться. Кровь кипела, член, отзываясь на нетерпение Ильи, тянул тяжестью и почти болью. Наполеон не заметил, что опустил голову ниже, растрепавшиеся мягкие волосы, которые больше не сдерживал бриолин, теперь мягко касались груди Ильи. И тот от каждого их движения по взмокшей и слишком чувствительной коже, пытался выдохнуть, отчаянно пытался, но не мог. Он хрипел, глаза закатились, и Наполеон, глядя ему в лицо, растерялся сам. Он действительно не ожидал, что долгие ласки, немного нежности и ожидания сотворят с Ильей такое.
Лицо у Ильи горело, румянец был лихорадочным, от щек спускался пятнами до груди, волосы взмокли, облепили лоб неровными влажными прядями. Наполеон поднялся на колени, выпрямился над Ильей, наблюдая за тем, как того бьет дрожь, как он от безнадежности шанса получить от Наполеона чуть больше, дергает бесцельно бедрами. На головке показались несколько капель смазки, яйца подтягивались к основанию члена. Ждать было уже невозможно.

[скрытный товарищ]

Наполеон очень старался оттянуть этот момент, но мучить Илью было невозможно. Идея довести его до того, что он начнет умолять, оказалась провальной. Он лег между его раздвинутых ног, положил ладони на тазовые кости, удерживая обезумевшего Илью под собой, и впервые за этот вечер коснулся губами его члена. И едва только это случилось, как Наполеон оказался оглушен долгим и громким стоном Ильи, особенно громким на фоне той тишины, что была им сегодня главной спутницей.
Илья, все еще послушно комкавший в кулаках простыню, смотрел вниз, на смотревшего на него в ответ Наполеона, и с каждой секундой глаза его становились шире, щеки алели, а губы… Наполеон, едва заметно поддавая кончиком языка под головкой члена, смотрел и слушал, и никак не мог поверить, не мог насытиться этим. Илья, наблюдавший за ним, стонал, требовательно и – Наполеон думал, что сошел с ума, раз слышит невозможное, - немного жалобно, и в глазах его плескалась такая жажда, такая нужда, что мучить его мог бы только полностью бессердечный человек.
А у Наполеона было сердце.
Сердце, переполненное Ильей Курякиным.
Опустив голову, Наполеон медленно и плавно пропускал член все глубже в горло и жалел, что не может видеть того, что творилось в это время с Ильей. Но он мог слышать – и наслаждался каждым звуком, выдававшим Илью с головой. Он стонал, бормотал что-то неразборчивое на русском, даже не пытался толкнуть бедрами, чтобы немедленно оказаться в узком горячем горле. Нет. Он принимал все, что делал с ним Наполеон, и отзывался на это так, что Наполеон гордился собой в сто крат сильнее, чем мог его великий тезка, за то, что смог заставить неприступного русского сдаться, что вышел победителем из их небольшой схватки.
Наполеон двигал головой, позволяя члену двигаться по языку в горло и обратно, сглатывал слюну, отмечая про себя, как на каждый такой раз реагирует Илья, запоминал мельчайшие детали, чтобы потом применить их в деле. Пытаясь удержаться одной рукой, второй он провел по бедру Ильи, прочесывая густые волоски, остановился под коленом и широко развел пальцы. Илью будто подкинуло над кроватью, дрожь, ушедшая было, снова вернулась, и Илья, как показалось, запаниковал от коктейля ощущений. Теперь то, что он болтал, было непонятно вдвойне, но Наполеон, улавливая разрозненные, полупроглоченные слова, сумел составить их во вменяемые фразы. Илья, наконец-то, просил, даже требовал, чтобы Наполеон перестал издеваться над ним, дал ему кончить и отпустил с миром, никогда больше не приближаясь ближе, чем на расстояние вытянутой Китайской стены. Почему именно ее, понять было сложно, Наполеону этого даже не хотелось. Он коварно ухмыльнулся про себя и вернулся к прерванному занятию, продолжая одновременно сосать и гладить Илью под коленом, чувствуя, как у того дергалась ступня, прижатая к икре Наполеона.
Довести Илью до оргазма оказалось несложно, тот и сам с радостью кончил, наконец-то отпуская себя, выпуская сводившее с ума возбуждение. Он обмяк, только по телу едва заметно проходили волны дрожи, и член, остававшийся во рту Соло, вздрагивал, когда Наполеон глотал вытекавшую сперму. Илья все еще шептал что-то, слова становились все понятнее, но хватало и тона. Вместо требований и мольбы Илья благодарил, а Наполеону было почти смешно от этого. Он сам был готов говорить Илье сотни и тысячи «Спасибо» за то, что тот приоткрылся перед ним. И пусть не до конца, не так, как уже давно хотел Наполеон, но под едва поднятой крышкой оказалось невероятное сокровище, стать обладателем которого Наполеон просто был обязан.
Дождавшись, пока член Ильи не станет немного мягким, Наполеон выпустил его изо рта, а потом, с трудом двигаясь, заставил себя подтянуться к груди Ильи, приподнялся над ним и позволил, наконец-то, себе кончить. Ему тоже было нужно немного: несколько движений туго сжатым кулаком по напряженному члену, один взгляд во влажные и бесконечно влюбленные глаза Ильи. Наполеон, не отводя глаз от его лица, кончил, размазывая сперму по животу Ильи, переждал, пока его самого не перестало колотить, и только после этого позволил себе без сил перекатиться на кровать.
Слов не было, даже мыслей не было, не осталось ничего, что связывало бы сейчас разум Наполеона с реальностью. Сознание его заходилось искренним, почти щенячьим восторгом от того, насколько близко Наполеон оказался к цели, от того, каким отзывчивым оказался Илья, и от того, что шанс раскрыть его в постели перестал быть призрачным. Наполеон, предвкушая то, что сделает в следующий раз, отключился и не слышал, что говорил ему Илья. Наполеон внимал сейчас только самому себе и тому, как плескалось в его груди жаркое удовольствие.
Их сегодняшняя близость все еще была мало похожа на ту, которой ждал Соло, но совершенно точно была гораздо большей, чем обычно. От предвкушения того, что могло ждать их впереди, покалывало на языке, и Наполеона накрыло гордостью.
Пусть Илья все еще не раскрылся так, как хотелось, но Наполеон знал, что это только пока. Пока.

[muxoe_kuco]

Это прелюдия? Ооооооооооооо!!!
Да это просто праздник какой-то!!!
благодарный читатель в полном восторге окопался тут в ожидании проды))

[marina_ri]

Автор, спасибо вам огромное за такую горячую нежность!

[Arli_n_di]

Вау....

[River_S]

Чудесное начало))) Очень... настраивающее))

автор, попросите админов убрать из коммента с последним кусочком приписку

Предыдущий комментарий дайриглюк.

. Судя по всему дайриглюк)) убрали, и приписка теперь сбивает с толку))

[скрытный товарищ]

Дорогой автор, большое вам спасибо! Это именно то, чего мне хотелось от заявки.
Вот да, хотелось вот такого вот внешне сдержанного Илью, для которого пока секс (вернее, недосекс) с Соло - это, в общем, некая приятно-механистическая гимнастика, но в принципе, можно вполне обойтись и без нее.
И Соло, который как опытный пользователь видит скрытый темперамент Ильи, знает, что все может быть совсем по другому. И хочет по-другому, и не собирается пробавляться вот таким эрзацем отношений. И Соло идет верной дорогой, вон он уже заставил Илью застонать и заговорить вместо глухого молчания.
В общем, очень жду продолжения.
Заказчик.

[Sashylia]

АВТОР
Я УЖЕ ГОТОВА ПРОСИТЬ
ПРЯМО СЕЙЧАС

[скрытный товарищ]

muxoe_kuco

Это прелюдия? Ооооооооооооо!!!

Да, в шестидесятые именно это было прелюдией Спасибо за ваш отзыв, постараюсь не разочаровывать!

marina_ri

Автор, спасибо вам огромное за такую горячую нежность!

Спасибо вам за добрые слова!

Arli_n_di

River_S

Чудесное начало))) Очень... настраивающее))

Надеюсь, не только нас, но и героев)))
Я попрошу об этом, увидел только сейчас, что лишний комментарий удалили.

скрытный товарищ дорогой заказчик, спасибо, что вы не стали кидать в меня помидоры. Я честно этого боялся.

Это именно то, чего мне хотелось от заявки.

Это лучшее подбадривание для автора. Надеюсь и впредь не разочаровывать.

Вот да, хотелось вот такого вот внешне сдержанного Илью, для которого пока секс (вернее, недосекс) с Соло - это, в общем, некая приятно-механистическая гимнастика, но в принципе, можно вполне обойтись и без нее.

Я рад что смог настроиться на вашу волну.

И хочет по-другому, и не собирается пробавляться вот таким эрзацем отношений. И Соло идет верной дорогой, вон он уже заставил Илью застонать и заговорить вместо глухого молчания.

Осталось дождаться основного

Sashylia

Я УЖЕ ГОТОВА ПРОСИТЬ
ПРЯМО СЕЙЧАС

Можно не надо, я сама готова просить, чтобы быстрее писалось. Пока получается))

[River_S]

Автор

админы сами, видимо, читают))) всё уже исправлено)))

[ваш дядя]

River_S, читаем) если вы будете ярко выделять просьбы - можете никуда не ходить, оставлять их в комментариях.

[скрытный товарищ]

River_S, спасибо вам

ваш дядя, спасибо уважаемым админам за внимание

[Molly_Malone]

Оооооо!
Автор - это просто напалм!

[скрытный товарищ]

Molly_Malone, Спасибо))) Пока лишь прицельный

[скрытный товарищ]

автор, миленький. так хочется продолжения намекните хоть скоро ждать?) или мне пока завязать себя узелком и не ныть?))
спасибо!

[скрытный товарищ]

Завтра! Половина уже есть, на неделе не мог писать, а завтра закончу вторую часть. Мне стыдно за то, что тяну время, но даже заявка обязывает

[скрытный товарищ]

скрытный товарищ,

Завтра! Половина уже есть, на неделе не мог писать, а завтра закончу вторую часть.

ураааа вы очень радуете

[скрытный товарищ]

Продолжение

Чего Наполеон не ждал, так это того, что Илья закроется еще сильнее, чем был до этого. Просыпаясь, Соло улыбался в предвкушении того, как в первый раз за день увидит Илью, такого же счастливого и радостного, как он сам…
Как он ошибался. Илья спал чутко, проснулся сразу же, как услышал, что двигается Наполеон. Но вместо того, чтобы наградить его за отличную ночь поцелуем, Илья обжег холодным взглядом, молча поднялся и ушел в ванную, а оттуда – сразу прочь из номера, и не появлялся до самого вечера. Наполеон не понял, что вызвало у Ильи такую реакцию, и к вечеру, когда тот вернулся, уже был на взводе.
— Я поужинал, — мимоходом сообщил Илья, разделся и, накинув халат Наполеона, который доставал ему едва ли до колена, ушел в ванную.
— Я бы хотел прояснить кое-что.
Наполеон так громко ударил дверью, что Илья, намыливавший голову, вздрогнул, а потом, подчиняясь выработанным привычкам, метко швырнул в него стеклянной бутылкой, которую смог нащупать.
Шпионская выучка спасала всегда. Наполеон поймал бутылку, едва она оказалась на расстоянии вытянутой руки, аккуратно поставил на пол и снова обратился к Илье.
— Я бы хотел узнать, что произошло. Не хочешь объяснить?
— Не хочу, — малоразборчиво ответил Курякин. Льющаяся вода заглушала его голос, но Наполеон, казалось, уже мог читать по губам.
— Илья.
— Соло.
— Илья.
— Иди на хер.
Наполеон опешил, услышав это. Илья, старательно сдержанный и замкнутый, никогда не позволял себе прямых оскорблений. Большее, на что его хватало, — это ядовитый сарказм, подкрепленный быстрой гримасой, но и только. Наполеону стало не по себе. Каких же демонов он смог разбудить в Курякине ночью, если получил на следующий день вот это?
«Это», снова надев его халат, вышел из ванной, аккуратно обогнув стоявшего возле двери Наполеона по дуге, налил себе виски и выпил его залпом. Соло вышел за ним следом, с изумлением наблюдал за происходящим и не понимал, когда успел оказаться единственным зрителем в театре абсурда.
— Я хочу поговорить.
— Я не хочу с тобой разговаривать.
— Илья!
— Иди к черту, Соло!
Возле уха просвистел пущенный Курякиным стакан, щеку обожгли долетевшие капли виски, а сзади раздался хрустальный звон и посыпались осколки. Наполеон разозлился. Выбрав момент, когда Илья повернулся спиной, он, легко оттолкнувшись, пролетел пару метров, разделявших их, толкнул его в спину, опрокинув на пол, а потом придавил телом и схватил Илью за щеки, заставив посмотреть на себя.
— Что происходит? ТЫ можешь объяснить мне, что происходит? Вчера же все было хорошо!
— Было! Было?
Илья напрягся, скулы покраснели, а глаза стали такими прозрачными, что Наполеон не на шутку испугался. Илья молчал и дергал носом, шумно дышал и все пытался сбросить Наполеона с себя, но не мог, настолько профессионально оказался обездвижен.
— Посмотри на меня, — велел Соло и за подбородок приподнял лицо Ильи. – Что происходит?
— Ты… — Курякин запнулся, — Ты… Не должен был этого делать.
— Чего? – поначалу удивился Наполеон, но быстро понял, что имеет в виду Илья. – Почему? Тебе же понравилось.
— Это неправильно, — признался Курякин спустя пару минут. – Ты не должен был так делать. Что тебя не устраивало? Что тебе было не так, если ты сделал со мной… Это?
У Наполеона кружилась голова. Он никак не мог понять, неужели то, что говорил Илья, было на самом деле. В мире Наполеона никто так не реагировал на оргазм, это было неправильно, это было почти смешно. Почти. Потому что смеяться Наполеону совсем не хотелось.
Он смотрел на лежавшего под ним Илью: взъерошенного, румяного, гневно сверкавшего глазами и повторявшего по-русски только одно слово, а потом спросил:
— Получать оргазм в Советах запрещено законом?
— Ты понятия не имеешь, — прошипел Илья. – Пока все было как раньше, все было нормально. А сейчас? Что ты сделал сейчас? Я… Я…
Наполеона осенило. От неожиданности и явной правильности догадки он рассмеялся, чем обескуражил Илью. Тот перестал дергаться и смотрел на Наполеона, как на буйнопомешанного.
— Ты вчера впервые позволил себе получить удовольствие, — говорил Наполеон и видел в глазах Ильи подтверждение своим словам. – Ты вчера позволил себе немного расслабиться – и тут же струсил и сбежал. Ты никак не можешь найти в себе силы принять то, что ты спишь с мужчиной и кончаешь от того, что делаешь с ним. Я прав? Можешь не отвечать, я вижу, что прав.
Наполеон выпустил запястья Ильи из захвата, поднял руки и обхватил его лицо.
— Это даже не смешно, — противореча самому себе он рассмеялся, наклонился к Илье и мягко прихватил губами его нижнюю губу и пососал ее. – Ты спишь со мной, но не позволяешь себе ничего, что выбивается из прокрустова ложа твоих глупых принципов. Руками можно, ртом нельзя, вместе можно, но нельзя друг в друге. Смею напомнить, что запрещено даже то, что ты мог себе позволить. И знаешь что, Курякин? Я привык идти до конца.
Он надавил Илье на плечи, прижимая их к полу, лег поверх него, заставил раздвинуть ноги и устроился между ними. Наполеон целовал Илью, жадно и горячо, не делал ничего сверх этого – только поцелуй. И только от него Курякин начал возбуждаться.
— Ты целуешься с мужиком, — вперемешку с короткими касаниями вокруг его рта произнес Наполеон.
Он опустил руку, чуть отодвинулся и обхватил член Ильи, довел его до настоящей крепости, обвел большим пальцем головку и отпустил. Курякин возмущенно смотрел на него, но молчал.
— Ты возбуждаешься от близости мужика, — сообщил Наполеон и прижался ртом к его груди. Волосы на ней щекотали губы, но Наполеон обводил ими ключицы Ильи, потом ниже, коснулся сосков, но не задержался на них, даже помня, как ночью Илья реагировал на эту ласку. Наполеон, неудобно изогнувшись, продолжал облизывать и целовать живот Ильи, но перестал, едва коснувшись пупка.
— Вставай и иди в кровать, — сказал он. Это не было приказом, не было просьбой, но Илья, доверчиво удержавшись за протянутую в помощь руку, поднялся и действительно ушел в спальню.
— Пожалуйста, ложись на живот.
Наполеон не смотрел Илье в глаза, отвернулся и раздевался, а тому нужно было лишь снять халат. Поэтому, когда Соло вернулся к кровати, то увидел Илью уже лежащим на животе. Он прятал лицо в сбитую подушку, молчал и глухо дышал. Наполеон, как вчера, смотрел на него и любовался, настолько идеальным казался ему Илья. Наполеон был эстетом, он видел множество произведений искусства, но ни одна статуя, ни один греческий бог с картин художников Ренессанса не годился Илье в подметки.
Наконец, Наполеон позволил себе улыбнуться, зная, что Курякин не увидит этого. Ему нравилась неожиданная покладистость. Видимо, сила убеждения – и ловкие руки – Наполеона могли любого склонить к нужному ему решению. Неизвестно, что подействовало сильнее, но Соло думал, что ему просто стоило произнести все страхи Ильи вслух, дать ему понять, насколько они смешны, и насколько глупы его предрассудки.
Наполеон прилег рядом с Ильей, подпер голову правой рукой, а левой медленно провел по спине Ильи от коротких волос на затылке до копчика. Он не торопился, касался едва заметно только самыми кончиками пальцев, ловил каждую волну дрожи, которую Илья пытался скрыть, но зря. Наполеон, улыбаясь про себя и хваля, повел рукой обратно: по изгибу поясницы, уже успевшей покрыться капельками пота, обводил каждый выступающий позвонок, всей ладонью провел по лопаткам и вернулся к затылку. Теперь Курякин не скрывал дрожь. Он все еще прятал лицо, но теперь просто отвернулся, и Наполеон слышал его прерывавшееся дыхание и упрямое молчание. Но оно уже не могло обмануть.
Наполеон знал, что делал все правильно, знал, что и сегодня сможет раскрыть Илью для себя.
Поэтому, когда он прижался грудью к его спине, подул на затылок и быстро успел схватить дернувшееся плечо, сомнений не осталось. Наполеон накрыл губами выступавший позвонок, облизал его, а потом понял, что не может продолжать в такой позе. Он поднялся, расставил ноги по бокам от бедер Ильи, руками уперся в матрас и снова склонился над взмокшей спиной. Илья молчал и немного забавно пыхтел, а Наполеон вернулся к своим изматывавшим ласкам. Мучил он не только Илью, но и себя, уговаривая себя же не возбуждаться, потерпеть, но было зря. Кровь против воли Наполеона приливала к члену, приходилось думать про себя о самом мерзком, самом неприятном, что было в его жизни, но, к сожалению, рядом с Ильей ничего не получалось. Наполеон касался кончиком члена спины и ягодиц Ильи, пока двигался вниз, целуя его, и на каждое это прикосновение, Илья вздрагивал. Оставалось надеяться, что не от страха.
Устав, Наполеон лег между ног Ильи, сосредоточился на том, чтобы вылизать ямки над ягодицами. Он старался держаться чуть сверху, оперевшись на левую руку, а правую поднял и коснулся сжатого кулака Ильи, заставил разжать пальцы и переплел их со своими. И пока Наполеон целовал и рисовал языком узоры на пояснице Ильи, их пальцы были плотно сжаты, и на каждое особенно жаркое касание, Илья сжимал их крепче, будто пытался удержаться.
Когда же Наполеон провел языком между его ягодиц, Илья выдернул руку.
— Не надо, — простонал он. – Не нужно так, пожалуйста.

[скрытный товарищ]

И еще оно

С тем же успехом можно было умолять стену не стоять, а солнце – не светить. Наполеон все глубже вводил язык между поджавшихся ягодиц, чувствовал влагу между ними, еще оставшуюся после душа. Он едва коснулся центра ануса, как Илья подскочил, едва не скинув Соло с себя.
— Нет!
Ему, наверное, показалось, что он громко кричит, поэтому сразу замолчал, но вместо крика Наполеон услышал только низкий страстный шепот. Он поднял глаза, увидел, что Илья пытается посмотреть вниз из-за плеча, но ничего не выходило. Наполеон лежал между его ног, держал его за руку, плечами давил на бедра и не давал двигаться.
— Да, — единственное, что сказал он, а потом выпустил руку Ильи, лег поудобнее и развел его ягодицы в стороны, открывая темную ложбинку между ними. Наполеон старался, как для себя. Он лизал, с силой давя языком, кончик чуть щекотало морщинками вокруг сжатого ануса, Илья все еще зажимался, стараясь не пустить язык глубже, но понемногу, и это чувствовалось, поддавался.
Наполеон сжимал пальцами его зад, все сильнее раздвигал ягодицы, натягивая кожу между ними. От этого анус чуть раскрывался, а под напряженным языком открылся полностью. Наполеон слышал, как шепотом ругается Илья, действительно слышал, как он бормочет что-то, перемежая слова стонами. Это ласкало слух лучше любой музыки. Губы Наполеона сами собой расплывались в довольной улыбке, а он продолжал вылизывать задницу Ильи, наслаждаясь каждой секундой того, как тот поддавался. Поддавался Наполеону и своим желаниям, которые так позорно пытался скрыть или замаскировать.
Наполеона уже никто не мог переубедить. Теперь он знал точно, что Илья хочет его не меньше. Илья слишком много запрещал себе, закрывал себя от того, что мог получить, что могло причинить ему радость и нанести удовольствие. Илья был слишком советским, больше советским, чем Мавзолей или памятник Ленину, не позволял себе ничего, что выходило за его понятия, вдолбленные, вдавленные в его разум обществом, в котором он рос, его запретами и порядками. Наполеон знал, что ему достался слишком твердый орешек, но еще больше был уверен в себе.
Это казалось глупостью – получить себе немного чуть приоткрывшегося навстречу Ильи, лишь дав ему возможность притвориться, что Наполеон заставляет, принуждает его к этим стыдным ласкам. Но Наполеон готов был продолжать эту игру, если так хотелось Илье, если это позволяло Илье быть с ним так, как нужно было Соло. Он готов был делать все, чтобы только раз – одного раза ему хватило бы, без шуток, — услышать, как Илья, сдаваясь, откровенно признается, что хочет его.
Наполеон лизал все чаще, обводил языком приоткрывшееся отверстие, чуть касался его зубами и слушал, как Илья старается не стонать. Старался он плохо, а слух Наполеона был идеальным. Каждое движение языка сопровождалось хриплым выдохом и низким, проходящимся по телу Наполеона дрожью, стоном. Это было чистое, ни с чем не сравнимое удовольствие – дарить Илье наслаждение, заставлять Илью принимать его, хотеть его.
Наполеон приподнялся, освобождая бедра Ильи, и тот мгновенно воспользовался этим. Он раздвинул ноги, уперся в кровать коленями и выгнулся, как кот, поразив Наполеона этим. Он смотрел, как покачивался между ног толстый напряженный член, как подтягивались в мошонке яйца, а Илья застыл, будто самому себе не веря, что позволил себе такое. Эта откровенность заслуживала одобрения и награды. Наполеон облизал ладонь, поддел стекавшую по промежности каплю слюны и, обведя анус по кругу, ввел в него один палец. Илья испуганно сжался, все труды Наполеона, казалось, пошли насмарку, но приступ тревоги у Ильи быстро прошел. Пока палец скользил внутрь, Илья расслабился, даже второй принял без малейшего напряжения.
Но все было не так, как хотел Наполеон, что-то напрягало его. Он смотрел на то, как его пальцы двигаются в заднице Ильи, но чуть отстраненно, как-то неправильно. Наполеон убрал руку и задумался, не зная, что его смущало, но потом, увидев, как Илья повернулся к нему лицом, сразу нашел причину.
Он хотел видеть Илью. Хотел видеть, ловить каждое малейшее изменение на его лице, отражение того, что испытывал Илья от его действий. Наполеон приподнялся на коленях, напоследок ласково погладил поджарые круглые ягодицы, так мягко скользившие под рукой, щекотавшие густым мягким пушком, а потом попросил:
— Ложись на спину. Пожалуйста.
Максимальная вежливость, максимальная мягкость, на которую он был сейчас способен, а оставалось их все меньше. Илья, напряженно глядя на Наполеона, все же повернулся, удобнее лег на кровать и положил под голову две подушки, чтобы лучше видеть, что с ним будут делать. Наполеон постарался скрыть улыбку, настолько забавным сейчас выглядел Илья: взлохмаченный, покрасневший, не сводящий с него подозрительного взгляда.
Наполеон сам расставил его ноги на нужную ширину, встал между ними, немного подумал и взял за щиколотки.
— Только не пинай, ладно? – попросил он и, дождавшись кивка, приподнял, опрокидывая Илью на подушки. – Держи сам.
— Какого черта? – Курякин шипел, как рассерженная кобра, мускулы на ногах напряглись, и в следующий миг Наполеон приготовился лететь к стене от мощного толчка, но вместо этого сильнее сжал щиколотки Ильи, удерживая его, задрал их так высоко, как мог, и устроил на своих плечах.
— Не дергайся, — велел он, облизал пальцы и без дальнейших промедлений вставил их во все еще мягкий, но уже почти сухой анус. Пальцы двигались с трудом, пришлось снова сплюнуть на них, смазать и ложбинку, и само отверстие, только тогда все стало получаться легко. Наполеон придвинулся к Илье, из-за чего ноги его задрались еще выше, задница приподнялась над кроватью, и двигать рукой стало легче. Наполеон с восторгом смотрел на то, как глаза Ильи сначала широко распахиваются, а потом томно закрываются, скрывая за длинными ресницами ярко-синий, болезненно горящий взгляд. Илья зарылся головой в подушку, волосы торчали смешным хохолком, краем глаза Наполеон видел, как поджимаются пальцы на его ногах, и продолжал трахать его рукой, все быстрее, стараясь вставить пальцы глубже. Только чуть позже он понял, что делал это неправильно.
Пришлось мгновенно сменить тактику. Наполеон теперь двигался мягко, старался не вынимать пальцы, только водил ими внутри, старательно массируя простату. С трудом он отвел взгляд от лица Ильи, только посмотрел вниз, как самого обожгло изнутри. Член Ильи лежал почти ровно на его животе, головка была темной, особенно на фоне бледной кожи, и Наполеон не смог отвести взгляд от того, как тянется от нее на живот тонкая прозрачная ниточка смазки, превращаясь на взмокшей коже в небольшую каплю. Она и стала последней.
Наполеон, прижав пальцы к простате Ильи, мелкими движениями тер ее, давил и гладил, наблюдая, как откликается на это болезненно крепкий член. Наполеон уже не слышал, что происходило вокруг, кажется, Илья снова подталкивал его стонами и просьбами, но все это было уже не важно. Единственным, на что обращал внимание Наполеон, было явное свидетельство того, что творилось с Ильей.
Курякин кончил все также неслышно для Наполеона. Тот ничего не чувствовал, не слышал, только видел, как вместо смазки из дрогнувшего члена появилась первая капля спермы, как она упала на живот Ильи, склеив волоски на ней, как следом появилась другая, как сперма текла и текла, как вздрагивал член, приподнимаясь и снова тяжело падая, как яйца подтянулись к основанию члена. Наполеон видел это словно не своими глазами, настолько его собственный разум сейчас был не в этом мире. Пальцы сжало внутри, Наполеон старался не шевелиться, чтобы не отвлекать Илью от оргазма, хотя рука уже болела. Он был заворожен тем, как Илья кончал, как он позволял себе это, уже нисколько не боясь того, что в его теле были чужие пальцы, что они ласкали его, подталкивая к оргазму, что Наполеон почти по-настоящему трахнул его.
Только когда Илья расслабился, когда его нога стала соскальзывать с плеча Наполеона, тот убрал руку, помог лечь, не говоря ни слова. Ему не хотелось сейчас ни подтрунивать над Ильей, не показывать свою правоту в том, что тот сам хотел всего этого, что ему это было нужно. Нет. Наполеон молча укрыл Илью, такого потерянного, отстраненного сейчас, что это могло испугать, и ушел в ванную.
Его колотило – и от собственного возбуждения, и от того, что он осознал про себя, пока доводил Илью до оргазма. Наполеону стало страшно от этого. Он включил воду, набрал ее в ладони и выпил, потом еще и еще, умылся, смывая ледяной водой странный морок, овладевший им. Член почти болел, возбуждение становилось неприятным, но Наполеону не хотелось трогать себя, чтобы, наконец, кончить. Он сел на край ванны, сжал колени и просто переждал, пока все не прошло. Вернувшись через несколько минут, Наполеон увидел, что Илья уже спал. Осторожно, стараясь не разбудить, он прилег рядом, подпер рукой голову и смотрел на него, боясь даже дышать. На лице Ильи пропали суровые морщинки, шрам стал почти невиден, губы, всегда крепко, почти зло, сжатые, приоткрылись и оказались пухлыми, округлыми, так и звавшими их поцеловать. Под глазами темнели тени от безумно длинных ресниц, таких кукольных, будто ненастоящих. Наполеон улыбнулся, прикоснулся к ним краешком пальца, чувствуя нежную щекотку, наклонился к губам Ильи и легко его поцеловал.
— Спокойной ночи, моя сладкая угроза. Спокойной ночи.
Наполеон устроился возле Ильи поверх одеяла, осторожно обнял его за грудь и закрыл глаза. Ему не хотелось думать сегодня больше ни о чем. Все размышления, споры и проблемы ждут его завтра. А сейчас Наполеон просто хотел быть рядом с Ильей, хотел быть счастливым рядом с довольным Ильей и подарил себе это.

[muxoe_kuco]

Боже, какая щедрая нежность!!!
Это было очень горячо и прекрасно!!!
Браво!!!

[Molly_Malone]

Что-то аж до слез

[Мойра*]

в горле пересохло даже. Прекрасно и обжигающе горячо. Бедный Илюша! Сколько тараканов в голове!
автор, это уже все или еще ждать продолжения?

[скрытный товарищ]

muxoe_kuco, да, Соло здесь сам попал Спасибо за отзыв и ожидание!

Molly_Malone, такое случается)) Спасибо вам!

Мойра*, этих тараканов из Илюши было бы неплохо вытрясти, боюсь теперь, справится ли Соло.
Это планировалось второй частью, третья должна была быть заключительной, но все как обычно пошло не по авторскому плану, поэтому, вероятнее всего, будет еще одна, промежуточная и тогда конец. Стало быть, еще две. Осталось набраться терпения. Спасибо за отзыв!

[zrtd]

автор, пиши еще!

[zrtd]

автор, пиши еще!

[скрытный товарищ]

zrtd,

автор, пиши еще!

Не могу ослушаться

[Мойра*]

скрытный товарищ, отлично!! две части всегда лучше одной))) ждем)

[LiluKris]

понравилось-понравилось!

[скрытный товарищ]

LiluKris, спасибо)