Даже мысль о чем-то подобном кажется бредом при одном только взгляде на этого двухметрового статного красавца с суровым выражением лица и ясными, как у ребенка, глазами…и который сам кого угодно на всю жизнь обидит.
К сожалению, это была самая настоящая истина, открывавшаяся ему и Соло – или, точнее, осознанная ими – примерно год назад. Что едва не закончилось для американца свернутой шеей – как раз из-за этого самого неосторожно оброненного им слова.
«Хочешь сказать я - раб?!»
Сложность заключалась в том, что какие бы фокусы не выкидывало подсознание «мистера Курякина», в обычной жизни и в своих сознательных установках он был «нормальным мужчиной», не испытывающим ни малейшего восторга, когда кто-то пытался вытереть об него ноги. Был бы Соло скульптором – обязательно сваял бы с упрямого русского воплощение одного из семи смертных грехов – гордыни. Ну, и гнева, куда ж без этого.
Оставалось только надеяться, что рано или поздно Илья смирится с этим фактом, как смирился со своей…эм, «не чисто гетеросексуальной ориентацией». Во всяком случае, Соло хотелось бы верить, что он смирился. Мысль, что Илья до сих пор строит из всего этого трагедию, была ему неприятна.
Ведь он-то ни мазохистом, ни садистом точно не был. И ему с лихвой хватило первых недель их отношений, когда просыпаясь по утрам рядом с пролежавшим всю ночь без сна Ильей, он чувствовал себя гнусным насильником и совратителем маленьких детей. Хоть эта «деточка» была выше его на голову и вполне могла нести ответственность за свои поступки.
Душевные терзания Наполеон вообще считал ханжеством. Корить себя за то, что доставляет удовольствие и было выбрано осознанно - нелепость и лицемерие.
Да, и мазохизм.
Данную идею он поспешил донести до своего дорогого напарника, которому муки совести явно были нужны, как воздух – после чего закономерно пришлось замазывать себе синяки на шее и подбородке. Замазывать и мрачно выговаривать зеркалу все, что он думает о русском менталитете и кактусоедстве, к которому Курякин приучил и его.
Так как ни один нормальный человек не станет терпеть такого отношения. И терзать дорогое существо не станет тоже. Даже если этому существу время от времени именно это и нужно.
За год Соло - всегда проницательный к чужому поведению, что во многом и сделало его агентскую карьеру успешной - научился замечать, когда русскому требовалась именно такая «разрядка», а не просто секс. В эти дни Илья становился раздражительным и невнимательным, бессознательно нарываясь на резкое слово или проблемы – и успокаивался лишь когда их находил.
Будь они «обычной парой» - они, скорее всего, легко условились бы о деталях «снятия стресса» и превратили бы это в эротическую игру, которую ни один из них не воспринимает всерьез и о которой забывают наутро.
Но с этим чертовым русским никогда и ничего не бывало просто. Начиная с того, что о сексе разговаривать он отказывался наотрез. У них это, видите ли не принято. Как и обращение к психологам со столь несерьезными проблемами.
Трахаться принято, а говорить на эту тему и экспериментировать – ни-ни.
На самом деле в США многое тоже было «не принято». Что, однако же, не…
Одним словом, каждая подобная «разрядка», во время которой Илья был готов терпеть все возможные шлепки и колкости, и смиренно занимал любую позицию, позволяя собой овладеть – во время «обычного секса» снизу был Соло или они вообще обходились без проникновения – превращалась в какой-то импровизированный спектакль двух идиотов. И если Илья за это получал недели спокойных нервов и ясного ума, то Соло куда больше беспокоило похмельное послевкусие.
Его бесила эта ситуация. И своей навязанностью, и своей нелогичностью, и интуитивным осознанием, что все у них идет так, как идет, потому что Илья ему на самом деле не доверяет.
Все это было слишком серьезно, а драматизма в постели он не любил.
Но и отказываться от своего странного любовника, и отступаться не хотел.
Илья смотрит на лежащие на постели вещи, как на клубок змей.
- Мне кажется это будет забавно, - Соло крутит в руках самую главную деталь подобранного костюма.
- А мне кажется, что ты – идиот, - Илья смахивает вольную импровизацию на тему пионерского костюма прямо на пол, сбрасывает туда же халат и быстро забирается под одеяло. В такие дни он не любит показывать свое тело.
Соло вздыхает – он искренне надеялся, что русский найдет эту идею смешной и это поможет создать хотя бы подобие игры. Но, видимо, придется по старинке. Оставив галстук на столе рядом с фужером, он подходит к постели и, запустив пальцы в светлые волосы, дергает за них резко и больно. В обычное время Илья от такого и не поморщился бы, но сейчас, когда напряжены и чувствительны все мышцы и нервы, он слабо вскрикивает и прикрывает глаза.
- Я не позволял тебе так обращаться с моим подарком, - тихо произносит американец. – Вставай!
Илья вылезает из постели с видом несгибаемого партизана и глазами побитой собаки.
Порой ему очень хочется уже безо всяких шуток послать Соло с его фокусами подальше. но даже упрямства Ильи не хватает, чтобы отрицать, что все эти… вещи приносят ему если не наслаждение, то облегчение. А после очередного скандала американец поставил вопрос ребром – или Илья в такой момент слушается его, или идет к своему начальству, у которого явно был талант и богатый опыт по части садисткой пенетрации через уши прямо в мозг.
При такой постановке вопроса выбор был очевиден, а потому Илья хмуро и медленно натягивает на себя белую рубашку, темно-синие удлиненные шорты, белые гольфы и сандалии.
- Гребанный извращенец, - ворчит Курякин себе под нос, воюя с ремешком на сандалии, и получает закономерный подзатыльник.
Вернувшись к столу, Соло снова берет в руки галстук:
- Лучше встань, как надо. И не смотри на меня! Глаза в пол!
Подходит к опустившемуся на колени русскому и сам затягивает у него на шее ярко-красный платок. Затягивает крепко - так, чтобы узел мешал кадыку. Пользуясь случаем вновь пробегается по волосам любовника и вновь дергает за них – уже со всей силы.
Сейчас он действительно зол. На все происходящее и на свою неспособность со всем этим завязать.
- Ты так и не показал мне ни одной своей детской фотографии. Но мне почему-то кажется, что в детстве ты был вовсе не отчаянным дворовым мальчишкой в вечно замызганной одежде, а милой домашней куколкой, которая лишний раз не расстраивает папу и маму. У тебя были кудряшки? А на пианино ты играл? Слышал, что у вас это особенно популярно.
Илья тихо скрипит зубами, на лбу у него выступают крупные капли пота – но молчит.
- Вот и буду одевать тебя, как куклу, - негромко и мстительно произносит Соло. – Во что захочу.
И опять тянет за волосы, заставляя встать. Обходит получившееся вольную фантазию на советского пионера вокруг, трогает и вертит Ильей, как хочет.
Курякин выглядит и смешно, и соблазнительно одновременно. Ноги у Ильи, как и положено мужчине его возраста и сложения – крепкие и крупные, поросли светлыми волосами - но белые гольфы выше колена заставляют их выглядеть почти трогательно и беззащитно.
Соло вытягивает из петель брюк ремень и бьет по этим ногам – относительно легко, боясь покалечить. Но Илья вскрикивает и тянется в красноватой отметине рукой – за что тут же получает и по ней, по своим длинным тонким пальцам.
- Не уворачивайся и не трогай себя, гаденыш! И только попробуй мне тут истерику устроить, кукла.
***
Утром Наполеон, как обычно, тупо гипнотизирует потолок или противоположную стену. Илья, в одной скомканной и задранной рубашке, спит рядом – спокойно и крепко – как бывает с людьми после истерики, когда после буйства чувств хочется, чтобы вокруг было темно и тихо.
В их спальне сейчас именно так – темно и тихо. Шторы плотно задернуты – и город, и солнце, и весь мир остались где-то там, по другую сторону.
Немного болит голова и случайно сбитый вечером палец. В памяти всплывают картинки этой ночи – его сперма на красном галстуке и в уголке раскрасневшегося рта, быстро наливающиеся краснотой и синевой следы от ремня на плечах и ягодицах, нога в белом гольфе на его плече, болезненные стоны и вскрики и совершенно шальной, пьяный взгляд светлых глаз из-под взмокшей челки.
Воспоминания, конечно, вполне приятные и даже возбуждающие – правда, не сейчас, когда Соло чувствует себя выжатым, как лимон.
Хочется вылезти из постели за непредусмотрительно оставленным на столе, а не на прикроватной тумбочке, графином, но не хочется будить русского. Не для того Соло полночи его драл, как последнюю девку, чтобы так по-дурацки прервать его безмятежный сон.
А он, судя по выражению лица Ильи, был безмятежен. И это несколько примиряло Наполеона со всем этим бредом.
Он осторожно коснулся пальцами кончиков длинных ресниц, гадая, что именно сниться его сумасшедшему русскому и есть ли в этом сне место для него.
Хочется вылезти из постели за непредусмотрительно оставленным на столе, а не на прикроватной тумбочке, графином, но не хочется будить русского. Не для того Соло полночи его драл, как последнюю девку, чтобы так по-дурацки прервать его безмятежный сон.
заботливый Соло))))
Он осторожно коснулся пальцами кончиков длинных ресниц, гадая, что именно сниться его сумасшедшему русскому и есть ли в этом сне место для него. Илья ведь ценит все что делает для него Соло? и что человеку приходится через себя перешагивать)
~800 слов Когда нервы сдают, ему обычно хочется отпустить какую-нибудь неуместную шутку, но у Ильи такое выражение лица, что шутить с ним не поворачивается язык. И Наполеон осторожно уточняет: — Кто-то еще знает? Он ждет, что Илья покачает в ответ головой, он уже почти видит этот отрицательный жест, и готов продолжить разговор, но Илья вдруг отводит взгляд, и напряженно не кивает даже, а дергает плечом, как будто сбрасывая с него чью-то невидимую ладонь. — Хорошо, — медленно произносит Соло после долгой паузы, с трудом сдерживая желание потереть ноющий висок, — кто-то, кроме твоего бывшего начальства, знает об этом? Илья мотает головой и снова смотрит ему в глаза то ли просительным, то ли извиняющимся взглядом. Соло с неожиданной злостью вспоминает русского, притащившего Илью на первую их встречу. Неприятный холодный тип. И почему-то именно он очень легко и красочно представляется рядом с Ильей. Талантливый дрессировщик, в лучших традициях гестапо муштрующий своего подопечного прямо в рабочем кабинете. Наверняка, приходя с работы, целует стареющую жену, и ужинает в тишине, разложив столовые приборы в строгом порядке. Такие люди всегда вызывали у Наполеона иррациональный страх, замешанный на брезгливости и непонимании.
Иногда ему кажется, что скрывать такое невозможно, и все давно догадываются, но Уэверли перемежает инструкции какими-то легкомысленными замечаниями, а Габи крутит в ладонях крошечный дамский пистолет, примеривая его к руке, и на Илью, замершего неестественно прямо, никто не обращает внимания. И позже, во время прогулки, когда Габи, заболтавшись с Соло, натыкается на остановившегося Илью и виснет у него на плече... Наполеон хорошо представляет все синяки, скрытые темной водолазкой, и непроизвольно вздрагивает сам. Но Илья не выдает себя ничем, и удерживает Габи за плечи, не позволяя еще раз споткнуться на высоких шпильках. В этот момент Соло понимает, что игра началась задолго до него, и не ему менять правила.
Впрочем, некоторые он все же меняет.
Тяжелее всего перетерпеть первое время привыкания. С одной стороны, Илья ведь доверяет ему, раз пришел с этой просьбой. С другой — Соло понимает, что делает все не так, как привык Илья, и этим вызывает страх. Чувство напряжения как песок на зубах — смыть бы чем-нибудь побыстрее и навсегда забыть. Но он заставляет себя не торопиться. Илья раздевается быстро и отстраненно, стягивает водолазку, встряхивает головой, чтоб улеглись взъерошенные волосы, и вытягивает свой ремень из штрипок, чтобы протянуть Наполеону. Илья встает на колени, упираясь в стену на уровне лица раскрытыми ладонями. От того, как привычно, не раздумывая, он проделывает это все, тоже немного страшно.
Наполеон не раздевается, это совершенно ни к чему — ни о какой интимной близости речь не идет. Большее, что он позволяет себе, это погладить Илью по затылку, запустить пальцы в волосы и потянуть, заставляя запрокинуть голову. Илья смотрит на него с преданностью и недоумением, скорее всего считая любую ласку совершенно излишней прелюдией.
Проблема в том, что Соло нужна прелюдия. Самая большая проблема — в том, что он не хочет делать больно.
Дальше — как с приручением чужого, одичавшего пса. Ни одного резкого и неожиданного движения. Он имеет все преимущества, стоя у Ильи за спиной, невидимый и выражающий угрозу, но никогда не пользуется ими. Он скользит пальцами от затылка по голому плечу, чтобы на этом прервать прикосновение. Момент близости закончился, дальше самое неприятное. Сложив ремень вдвое, в узкую кожаную петлю, Соло, проводит им по спине Ильи, медленно, намечая места ударов — начиная сверху, с правого плеча и вниз. А затем повторяет эту схему, но уже по-настоящему, ударяя с замахом. Ни одного неожиданного движения. Никаких средств устрашения, достаточно и того, что уже между ними происходит. Илья вытягивается в прямую линию, стараясь не прогибаться в спине, ему почти удается подавить это закономерное желание отстраниться, только пальцы сжимаются в кулак, и в стену упираются уже побелевшие костяшки, а не раскрытая ладонь. И ни звука, конечно же. Наполеон старается не думать о том чертовом русском, и не гадать, удавалось ли ему выбить у Ильи хоть слово. Любой ответ на этот вопрос рисует одинаково омерзительные картины. Илья не говорит "Хватит", Илья не помогает ему ничем, предоставляя все решения принимать самому. И Наполеон заканчивает, когда запястье ноет от усталости, и бить приходится уже внахлест. Касается кончиками пальцев горячего саднящего плеча, и отходит на несколько шагов.
Он мог бы переспать с Ильей, потому что тот хочет, готов, смотрит настороженно и выжидающе. Но Наполеон предпочитает оставить его наедине со всеми последствиями. Самому Соло хочется только напиться, и ничего больше. Он успевает дважды наполнить стакан прежде, чем Илья выходит из душа в белой майке, которая не скрывает ссадин на плечах. — Сядь, — просит Наполеон прежде, чем Илья раскроет рот, чтобы что-то сказать. И наполняет второй стакан. Они пьют вместе, иногда спят вместе на узкой кровати. Наполеон знает, что спит Илья очень тихо, на животе, обнимая подушку, и вскидывается на малейший шорох.
Слишком много интимных подробностей для людей, которых вроде как не связывает ничего, кроме работы.
— Повторим? — хриплым шепотом спрашивает Илья, наплескав им обоим по новой порции виски. — Повторим, — устало соглашается Наполеон, и ломко улыбается, потому что в этот момент имеет ввиду вовсе не алкоголь.
Я знаю, кто я такой. Я чувак, который играет парня, который притворяется кем-то третьим.
Автор2 - ух. Очень классно и больно. И очень в точку. дергает плечом, как будто сбрасывая с него чью-то невидимую ладонь. Так хорошо этот жест представляется, и от него все в узел внутри закручивается. Спасибо!
- Так что, нечисть действительно активизируется ночью? - Нет, просто так наша деятельность выглядит романтичнее (ц)
Ужасно. в смысле написано замечательно. Илюшу... не жалко нет. Как-то... вымораживает за него. Жалко Соло. Так через себя переступать... В таком деле нуна очень твердая рука, что бы не навредить. А если ему Илью жалко, если он не хочет ему делать больно...
Часть 1/2
заботливый Соло))))
Он осторожно коснулся пальцами кончиков длинных ресниц, гадая, что именно сниться его сумасшедшему русскому и есть ли в этом сне место для него.
Илья ведь ценит все что делает для него Соло? и что человеку приходится через себя перешагивать)
Илья ведь ценит все что делает для него Соло?
Хороший вопрос...
Диагноз самого Соло явен и понятен - любовь
это точно любоффь!
Да, она зла, а козлы этим пользуются.
Автор
~800 слов
Спасибо, действительно очень, очень неожиданно.
дергает плечом, как будто сбрасывая с него чью-то невидимую ладонь.
Так хорошо этот жест представляется, и от него все в узел внутри закручивается.
Спасибо!
По-разному, но наглядно показали всё, что требовалось!
Спасибо!
кто читал, спасибо всем, котички
автор #2