[ваш дядя]

3.38. Илья/Соло. Когда закончится тюремный срок Соло, никто никуда его не отпустит. Он это понимает и готовит побег. Будет ли он убеждать Илью сбежать вместе и прожить оставшуюся жизнь спокойно или тот узнает случайно - на усмотрение автора, как и реакцию Ильи, если он все узнает случайно. К началу побега они не в отношениях. А если еще будет описание самого побега, детали плана, роуд-романтика, то заказчик будет носить автора на руках.

@темы: 3 тур, выполнено, Илья Курякин, Наполеон Соло

Comments

[скрытный товарищ]

Уважаемый заказчик! У потенциального автора имеется идея, в которой есть описание самого побега - с разных точек зрения, детали плана - мельком, и роуд-романтика - в некотором вывернутом авторском понимании роуд-романтики. Еще есть амнезия и своеобразный день сурка. К началу побега герои не в отношениях, но потом сходятся. Но вот подготовки к побегу и уговаривания Ильи там практически совсем нет. Ну... разве что если считать побег от Ильи в процессе роуд-романтики... А, да, плотбанни подразумевает миди и хэ.
В общем, потенциальный автор пришел сказать, что его идею можно натянуть на вашу заявку. Вам оно надо?))

[скрытный товарищ]

Дорогой потенциальный Автор, конечно, надо! Вы еще спрашиваете.))) Правда, меня немного настораживают амнезия и день сурка, но в целом очень все интригует.))) С нетерпением буду ждать вашего исполнения.)))
З.

[скрытный товарищ]

Ок)) тогда автор постарается в течение недели свести воедино какой-то объективный по размеру кусок. И будем надееться, в процессе вы втянетесь в амнезию и день сурка))))

[скрытный товарищ]

Заказчик окопался и приготовился терпеливо ждать.)

[скрытный товарищ]

И снова здравствуйте. Потенциальный автор строчил неделю и, кажется, дошёл до состояния просто автора.
Немножко о том, что это и почему.
Размышляя о побеге Соло, автор краем глаза смотрел - стыдно признаваться, но всё же - "50 первых поцелуев". И так уж случилось, что концепция фильма наложилась на заявку. Пройдя через призму авторского восприятия и слившись с нашим каноном, она из романтической комедии превратилась в что-то сродни "Мементо" - с условно детективным сюжетом и попытками переиграть самого себя. (Автор хотел вставить ссылки на кинопоиск, но кинопоиск, оказывается, умер в корчах, поэтому упс).

Что получилось в итоге, судить заказчику и читателям. Сейчас написаны две главы из четырёх. Если заказчик не закидает автора тапками за амнезию у товарища Соло и за рваный таймлайн, то в течение пары недель автор закончит. Но - автор очень не хочет тапок - там правда про побег! Есть несколько его вариантов, роуд-романтика, детали плана и отношения в процессе...

[скрытный товарищ]

Глава 1. Последнее «вчера» (2 440 слов)

У каждого из нас свои резоны, но дело общее. У каждого своя цель, которая оправдывает общие средства. У каждого свое прошлое, которое объясняет (нет, не искупает, увы) общее предательство. Совместно составленный план, совместно воплощенный в жизнь. Сыгранный как по нотам нашим прекрасным трио лишь затем, чтобы превратить одну на всех несвободу в счастливое будущее — свое для каждого.
Но об этом нюансе у нас принято синхронно умалчивать.
Есть что-то жутковато завораживающее в том, как три человека притираются друг к другу. Не начинают читать мысли, не пытаются разделить эмоции или ощущения (еще раз: «увы») — мы все профессионалы, а не модные среди обывателей экстрасенсы. Сотрудничать с человеком означает понимать его, принимать его стиль мышления, осознавать сильные и слабые стороны, помнить привычки. День за днем учиться использовать партнера как инструмент, и позволять ему использовать как инструмент тебя.
В теории — просто. На практике — остаются собственные не относящиеся к работе и не вписывающиеся в профессиональный шаблон чувства, с которыми не ясно, что делать. Особенно в рамках маячащего на горизонте сугубо личного светлого будущего.

Все устали. Габи вот уже три дня даже ночует за рулем. Тормозит фургончик на обочине очередной местной с позволения сказать дороги, дремлет пару часов, распластавшись по водительскому креслу, и категорически отказывается передавать управление машиной кому бы то ни было. Такая блажь имеет корни, судя по всему, в сидящих у нее в печенках суровых законах отсталой арабской, с позволения сказать, страны. Договорной Оман — полдюжины никому не нужных княжеств.
Илья караулит на импровизированных привалах, а потом беспокойно дремлет в дороге. Мается, скрючившись на узком, хоть и рассчитанном на двоих пассажирском сидении. Сменяет одну нелепую рубашку с коротким рукавом на другую (в пустыне даже упертый русский не отважится на водолазку и кожанку). Прижимается горячим боком, не имея ни возможности отодвинуться, ни шанса на хотя бы крошечный сквозняк в ползущем под палящим солнцем автомобиле. И даже спрашивать не хочется, где он добыл три трупа, болтающиеся в кузове.
— Ты уверен, что никто не хватится тел? — интересуется Наполеон. Ценный груз воняет так, что, кажется, проще сдохнуть самим, чем довести идею с инсценировкой до конца.
— Начальник морга был как раз твоих габаритов, ковбой, — с непробиваемым выражением лица цедит Илья, потом кривит губы в ухмылке и довольно фыркает: — Это шутка. Никто не хватится. Ты разобрался с планом тоннелей?
— Я могу сжечь свою паранджу вместе с телом? — одновременно с ним спрашивает Габи, поправляя ненавистный головной убор.
— Ага, — рассеяно отвечает Наполеон сразу обоим. Он тоже не спит почти неделю. Тяжелое удушливое оцепенение накатывает время от времени, выдергивая из реальности, и, кажется, если бы не проклятая жара, отключился бы, проигнорировав происходящее вокруг.
Раскаленный воздух душной струей льется в открытые окна машины, не принося с собой ни намека на прохладу. Запредельная влажность (до побережья не больше пятидесяти миль) вызывает сюрреалистичное ощущение, что фургон плывет в затхлой воде вскипяченного солнцем бассейна.
В голове вот уже пару дней сквозь пелену хронической усталости пробивается обратный отсчет. Судя по карте, полтора часа до заправки, где придется разделиться. Оттуда еще час до Дубая уже без Габи (её ждёт заранее подготовленная машина). Если имеющаяся схема тоннелей верна, на взлом всех замков и проверку пути завтрашнего отхода потребуется еще часа три. Далее — транспортировка трупов в обход наблюдателей, непременно дежурящих на всех входах и выходах из отеля. Тем временем Габи продолжит колесить по округе, катая в багажнике маячки трех разведок, чтобы под утро, когда все приготовления буду закончены, передать их напарникам. Уже втроём, привлекая максимум внимания, необходимо будет войти через главный вход и подняться в номер, заранее забронированный для встречи с американским связным. Тела и канистры с бензином должны быть на месте к этому моменту. В девять утра прозвучат выстрелы, в девять ноль пять, сбежавшаяся на шум обслуга и перепуганные постояльцы обнаружат пожар.
В Дубае два отеля: один плохой и один еще хуже. По правде сказать, даже их люксы едва ли сравнятся со стандартными гостиничными номерами где-нибудь в Европе. А чего еще можно ожидать от нищего эмирата, населенного бедуинами и ловцами жемчуга. Британию, еще в двадцатые годы обнаружившую на Аравийском полуострове нефть, такое положение дел в регионе более чем устраивает. Как оказалось, не устраивает оно Америку, о чем ЦРУ не преминуло известить своего лучшего агента. А дальше все просто: оказавшись в Абу-Даби, вы, мистер Соло, продадите данные геологической разведки англичан представителям местной власти, которые готовы воспользоваться этой информации, чтобы начать добычу нефти и окончательно избавиться от британского протектората. Если говорить упрощенно (как любил делать ныне считающийся пропавшим без вести Уэверли), после совершения сделки, одураченные британцы приложат все силы к тому, чтобы наказать предателя, а американцы — чтобы устранить излишне осведомленного исполнителя. Если же рассуждать о стратегии и нюансах всех этих подковерных интриг (чем время от времени грешит Илья), вероятно подобное развитие ситуации выгодно и новому начальству А.Н.К.Л. тоже — как само по себе, так и в качестве повода убрать вышедшее из-под контроля подразделение. Но это лирика. Вне зависимости от таких тонкостей, сложившаяся ситуация как нельзя лучше подходит для организации побега. И мы снова возвращаемся к необходимости оставить после себя три трупа, убедив ЦРУ в том, что убийство неугодных агентов дело рук британцев, а британцев — что это дело рук ЦРУ. Убеждением мы занимаемся вот уже пару недель. Теперь дело за малым — за трупами.

[скрытный товарищ]

От недостроенного еще в сороковых предприятия к центру Дубая тянется система заброшенных канализационных тоннелей. Система, конечно, громко сказано, но тут и не Париж, к тому же даже полмили мало-мальски укрепленного хода в условиях пустыни кажется чудом.
Брошенный завод встречает гулкой, влажной тишиной и еле слышным шорохом песчинок под ногами. В помещениях пусто, все, что можно было вынести, вынесли еще лет десять назад. Лист фанеры, прикрывающий спуск вниз, приходится раскапывать руками — пустыня медленно, но с завидным упорством поглощает оставленные людьми постройки. Воздух внизу сухой, затхлый и прохладный, и это почти приятно, если бы не темнота и не струйки песка, с угрожающим шипением ползущие то тут, то там через щели в неровной кирпичной кладке.
Замков на решетках внутри тоннеля не обнаруживается — все двери попросту заварены.
— Это чтобы всякое ворьё с отмычками не лазало, — хмыкает Илья, на пробу пытаясь расшатать прутья.
— У всякого ворья, — беззлобно огрызается Наполеон, — на этот случай в арсенале имеются советские тяжелоатлеты.
Илья отходит в сторону цехов и возвращается уже с куском ржавой арматуры. Прикладывается то так, то этак, приноравливается и, уже упершись как следует, налегает на решётку в полную силу. На предложение помочь реагирует сдавленным рычанием, перехватывает рычаг и толкает еще активнее. Зрелище завораживает. Есть вещи, на которые можно смотреть бесконечно — огонь, вода и Илья Курякин, голыми руками гнущий чугунные прутья. Глаза прищурены, расширенные до предела зрачки почти скрывают цвет радужки. Рассеянный свет брошенного на пол фонарика рваными мазками очерчивает рельеф мышц и жгуты вен на запястьях. По виску из-под выгоревших до неестественной молочной белизны волос медленно ползет капля пота. Хочется протянуть руку и стереть, убрать прилипшую ко лбу отросшую прядь.
— Ты светишь мне в глаза, ковбой, — сообщает Илья, недовольно морщась. Шумно выдыхает, ослабляя напор, и одним плавным слитным движением снова толкается вперед. Передышка — рывок. Еще раз, и еще. Размеренный, четко выверенный ритм, мягкие, уверенные движения. Температура воздуха в тоннеле подскакивает градусов на десять. Наполеон сглатывает вставший в горле ком и отворачивается, пытаясь как-то отвлечься от звуков сбившегося дыхания. Луч фонарика бестолково шарит по кирпичным стенам тоннеля. Илья сдавленно ругается по-русски и расшатанная решетка наконец поддается, с оглушительным скрежетом выламываясь из стены. С потолка сыпется песок. Илья, отфыркивается, смешно тряся головой. И на секунду липкой удушливой волной накатывает предчувствие надвигающейся беды. А еще — щемящая нежность, нелепая и неуместная — что сейчас, что в принципе.
— Как бы оно не обвалилось, — задумчиво тянет Илья, разглядывая неровную кирпичную кладку на потолке, и, мазнув пятном света по стенам, шагает вперед.
Они идут быстро, лишь время от времени пригибаясь и иногда — останавливаясь, чтобы осмотреться. Напряжение последних месяцев и почти неделя без сна дают о себе знать. Обратный отсчёт мерным «ещё чуть-чуть» тикает в висках. Сухая прохлада тоннеля и непоколебимое излучаемое Ильёй спокойствие приносят зыбкое ощущение уверенности в завтрашнем дне и непривычную обманчиво-сытую сонливость.
Широкая спина в чёрной ветровке маячит перед носом, и в голове вертится мысль, что ему, Наполеону Соло, в который раз совершенно сверхъестественно повезло. Сначала — с напарником, теперь — с подельником.
Уэверли пропал в феврале, когда А.Н.К.Л. работали под прикрытием в Сайгоне. Подробности не разглашались, но Габи верила — да и сейчас, наверное, верит — что исчезновение было необходимо, чтобы избавиться от скованного предрассудками и нелепыми финансовыми кризисами начальства. Габи надеялась — да и сейчас, наверное, надеется — что, стоит им сбежать, как Уэверли найдет их, и все вернется на круги своя. Приказ лететь в Абу-Даби — от человека с неприметной внешностью и столь же неприметной фамилией Уайт — пришел за неделю до истечения срока «службы» Соло. За ним появилась настоятельная рекомендация ЦРУ провалить операцию, продав арабам их же нефть. План побега возник почти сразу — провернуть сделку, обменять информацию на безопасный трансфер до Турции. Потом через старых друзей перебраться в Европу, инсценировав собственную смерть где-то по дороге. Оттуда — в Америку, и на юг, в Бразилию. Все так бы и получилось, но за день до сделки пришел Илья и сказал: «Я знаю о побеге, мне нужно с тобой». А потом как-то незаметно для всех обнаружилось, что Габи со своей детской верой в Уэверли тоже не собирается оставаться в Британской морской разведке. Тем более оставаться одна.
— Ты так и не объяснил, почему бежишь, — невзначай бросает Наполеон после второй решетки. Илья стоит, привалившись к стене, влажные от пота волосы вьются на висках, пальцы подрагивают, и пожалуй, виной тому не физическая нагрузка, а обычная человеческая усталость, способная доконать даже его. Он молчит так долго, что уже кажется, опять проигнорирует вопрос. Наполеон пожимает плечами и идёт дальше, когда в спину ему летит:
— Мой начальник — Олег — сказал, что меня отзывают. И что в КГБ меня считают двойным агентом.
Сверху раздаётся нарастающий гул, как будто над тоннелем проезжает машина. Из стены с дробным перестуком сыплется цементное крошево.
— Как бы оно не обвалилось, — бормочет под нос Наполеон.
— Олег приказал мне бежать, — тихо заканчивает Илья и идёт вперёд, не оборачиваясь.
В голове вертятся несвоевременные: «Чем займёшся, когда всё закончится?» и «Может, поедешь со мной?» — но Наполеон успевает вовремя прикусить язык.

Очередная пыльная решетка прикрывает непонятного назначения шахту, соединяющую одно из подсобных помещений отеля с тоннелем. Навесной замок обнаруживается, естественно, с противоположной стороны.
— Может, тоже просто выломать? — с сомнением спрашивает Илья.
Наполеон извлекает из нагрудного кармана набор и принимается за работу. От того, чтобы заснуть прямо с отмычками в руках, отвлекает Илья. Он стоит над душой. Дышит в затылок — в прямом смысле. Смотрит через плечо, и, даже не отвлекаясь от замка, можно представить внимательный взгляд голубых глаз — изучающий и немножко восторженный. Во всяком случае, хотелось бы верить.
В коридорах пусто, забронированный номер уже готов к прибытью гостей. Наполеон уходит осматривать соседние помещения, пока Илья ищет жучки. Комнаты вскрываются как будто сами собой. Ничего интересного там, впрочем, не обнаруживается. Вернее сказать, там просто не обнаруживается ничего. Весь пятый этаж задрипанной десятиэтажки — Пале Рояль, лучший отель Дубая — оказывается пустым. Можно поспорить, как и девять из десяти этажей. Кто ж по доброй воле поедет отдыхать в эту дыру...
Илья ловит Наполеона у лестницы, окидывает внимательным, цепким взглядом и говорит:
— В номере прослушка, я разберусь с телами сам.
— А мне что делать? — вскидывается Наполеон. — Могу поспорить, галстук ты не завяжешь даже на трупе.
Илья хмурится. Пять лет назад это выражение лица могло бы сойти за угрожающее. Сейчас они слишком хорошо друг друга знают — в голубых глазах явно читается сочувствие.
— Наполеон, — весомо начинает Илья (в голову тут же лезет, что в его случае в обращении по имени нет ни материнского умиления, ни угрожающего эротизма Виктории — есть непрошибаемая вера в него, Наполеона, и, может быть, что-то еще — теплое и почти ласковое), — до встречи с Габи еще пять часов. Я разберусь со всем, а ты пару часов поспишь в фургоне. Потом поменяемся.
На языке вертится с десяток возражений и язвительных комментариев, но объективная реальность наваливается нездоровым сонным оцепенением. Наполеон фыркает:
— Я лягу в соседнем номере, машина провоняла трупами.
По тому, как Илья поджимает губы, видно все, что он думает о пижонских замашках избалованного американца. Сейчас еще предложит устроиться в тоннеле, подсунув под голову отмычки.
— Не включай свет, не трогай вентилятор или шторы.
— Не пользуйся душем, — заканчивает за него Наполеон. — Я не настолько ужасный шпион, большевик.
— Я разбужу через два часа, — говорит Илья и уходит.
Второй раз номер вскрывается как-то неохотно. С закрытыми окнами и без вентилятора дышать там практически невозможно. Наполеон скидывает куртку и ботинки, подсовывает пистолет под подушку и вырубается в ту же секунду, не успев снять палец с курка.

[скрытный товарищ]

***

В себя он приходит постепенно. На краю сознания болтаются обрывки сна — откровенно неприличного и с Ильей в главной роли. Чистые простыни приятно холодят кожу. Сытая расслабленность во всем теле вызывает мысль о хорошем сексе. Наполеон открывает глаза и резко садится на постели. За затянутыми шторами занимается рассвет. И номер явно выглядит иначе. Вместо пистолета из-под подушки появляется пухлый органайзер в кожаном переплете. На правом запястье с тыльной стороны синими чернилами выведено: «Курякин погиб. Ты сбежал, но потерял память. Найди дневник». Слова никак не желают складываться в голове во что-то осмысленное. Это не чернила, внезапно понимает Наполеон, это татуировка.
Органайзер заполнен наполовину — с детства знакомым убористым (собственным!) подчерком. Глаза выхватывают из текста какие-то бессмысленные обрывки фраз. На первой странице большими печатными буквами выведено: «Эй, успокойся. Все в порядке».
В замке поворачивается ключ, Наполеон вздрагивает и неловко пытается натянуть простыню выше. Запоздало доходит, что одежды на нем нет.
— Эй, — окликает его Илья с порога, — успокойся. Все в порядке. Правда. На татуировку не смотри, это недоразумение.
Медлит пару секунд, ожидая реакции, и проходит в номер.
— Все вышло, как ты планировал. Стрельба, пожар, мы ушли через тоннель, но там обвалился потолок, и тебе на голову упала пара кирпичей. Мы с Габи тебя вытащили. Но потом выяснилось, что есть некоторые проблемы с памятью.
— Что за черт? — бормочет Наполеон. — Где мы?
— Мы в Тулузе, — спокойно, как маленькому отвечает Илья. — Сегодня третье декабря семьдесят первого года. И, два дня назад Договорной Оман получил полную независимость и превратился в Объединенные Арабские Эмираты.
— Погоди, я проспал восемь с половиной месяцев? — ошарашенно спрашивает Наполеон.
Ей богу, бред какой-то. Идиотская шутка — в духе Уэверли, не иначе.
Илья со вздохом подходит ближе и присаживается на край кровати. На секунду возникает ощущение, будто он собирается взять за руку или хотя бы похлопать по плечу, но ничего не происходит, и Наполеон иррационально чувствует себя обманутым.
— Ты пришел в себя почти сразу, — говорит Илья, спокойно, терпеливо и привычно (вот оно что — привычно, не в первый раз!) — Но из-за травмы у тебя началась антероградная амнезия. Новые воспоминания не переходят в долговременную память. Засыпая, ты забываешь прошедшие сутки и в итоге помнишь то, что было до побега, плюс один день — тот, который сегодня.
Он молчит какое-то время, давая возможность переварить услышанное, а потом вдруг улыбается — тепло и солнечно, почти незнакомо, склоняет голову на бок и все-таки протягивает руку, чтобы легко сжать плечо:
— Я могу рассказать все подробно и по порядку, или ты прочитаешь дневник. Но, раз уж ты проснулся пораньше, лучше не терять времени. С ним у нас и так все непросто.

[скрытный товарищ]

Глава 2. И снова побег (2 870 слов)

Пара часов — или на сколько там расщедрился Курякин? — неожиданно прогоняют усталость. Наполеон просыпается рывком от осторожного прикосновения к плечу.
— Ты как? — неуверенно интересуется Илья. Ветровку он снял, и рубашку сменил.
— Все готово? — спрашивает Наполеон, торопливо поднимаясь. Пистолет, брошенная на стул куртка. Ботинки оказываются не с той стороны кровати, да ещё аляповатая фотография цветка висит на другой стене. Хотя чёрт знает… Темно было. И сейчас темно.
— Сколько времени? Есть вести от Габи?
Илья резко выдыхает и как будто сдувается, вмиг превращаясь из советского супершпиона в обиженного щенка. Ерунда какая-то… И цветок — ну точно! — перевесился.
— У нас изменения в планах, нужно убираться прямо сейчас, Габи ждёт с машиной на заводе, — бесцветно рапортует Илья и выходит из номера.
Выяснять в чём дело, нет ни времени, ни смысла. Из-под соседней двери виднеется струйка дыма. Да ещё запах — после химической свежести чистых простыней он практически оглушает едрёной смесью гари и застарелой сырости. Знакомый с войны жутковатый душок сгоревшего жилья, которое некому восстанавливать.
Часы показывают пятнадцать минут седьмого. Илья спешит вниз, не оборачиваясь, прыгает через ступеньки, как будто ожидает погони. Лестница заканчивается слишком быстро, свет в подвале не горит. Илья включает фонарик и ныряет в тоннель. Наполеон влезает следом, приставляет решётку на место и возится с замком. Запирать его, пропихивая отмычки между частыми прутьями, предсказуемо сложнее, чем вскрывать. За левым локтем маячит силуэт Ильи — в этот раз никаких попыток заглянуть через плечо, он просто ждёт и очевидно нервничает. Или даже не нервничает. Он раздосадован. Но это и понятно, учитывая, насколько они отклоняются от плана.
У следующей решётки обнаруживается завал. Илья молча протискивается вдоль стены, приходится идти следом, гадая, что здесь произошло и как это связано с отклонением от плана.
— Когда я закончил с телами, нагрянул агент в форме коридорного. Стрельба вышла вполне натуральной. Ты не слышал из-за глушителей. Пришлось поджечь все сразу и уходить. С учетом агента — не знаю, чей он — все выглядит даже достовернее, чем изначально предполагалось. С обвалом тоннеля это никак не связано, — голос у него сухой и безэмоциональный. Интонации — как при докладе начальству. Он не частит, но каждое следующее предложение опережает незаданный вопрос Наполеона, и от этого неуютно.
По мере приближения к заводу, становится заметно, как успокаивается Илья. А, может, не успокаивается, а уходит в себя, заталкивая глубже желание крушить все вокруг. Когда впереди маячит тусклое пятно выхода, пальцы у него уже не дрожат.
Габи сидит прямо на засыпанном песком полу, привалившись спиной к бамперу новенького BMW, выглядит она неожиданно бодрой и отдохнувшей. Хотя, может, все дело в одежде — осточертевшая ей паранджа, по-видимому, полыхает сейчас в номере вместе с трупом, а рабочий комбинезон с закатанными рукавами и подогнутыми штанинами сидит на ней, как вторая кожа.
Она вскакивает, смешно щурясь, когда свет фонарика проходится по ее лицу, подходит ближе, переводя настороженный взгляд с Наполеона на Илью.
— Ну как?
Илья, не останавливаясь, идет к машине, бросая на ходу:
— Без изменений. Работаем по плану.
Габи обиженно поджимает губы и садится за руль.

Пять лет назад, еще в Риме, казалось, что русского можно читать как открытую книгу. Что все его эмоции на поверхности, а чтобы выпытать нужную информацию достаточно лишь вывести его из себя или на худой конец выбить из колеи каким-то неожиданным поступком. Тогда все его «ты ужасный шпион» казались едва ли не самоиронией, а неловкие, несмелые проявления нежности к Габи забавляли не меньше яростной честности привитых Советами принципов.
Илья не дурак и не пустозвон. Он никогда не был ни тем, ни другим. Попытки добиться от него чего бы то ни было против его воли сродни попыткам пробиться через горную гряду. Либо ты знаешь лаз, либо располагаешь временем и строительной техникой соответствующих габаритов. Либо стоишь и безрезультатно пялишься на до блеска отполированный ветрами камень, в котором изломанным, замыленным силуэтом угадывается твое собственное отражение.
Как Илья воспринимает удавшийся побег, сказать невозможно. После утренней почти вспышки он замыкается, становится ровным. Дурное слово, но иначе не скажешь. Слегка нахмуренные брови, сжатые в линию губы, внимательный и цепкий взгляд. Все как обычно, и не поймешь, толи он всерьез опасается преследования, толи предвкушает бесконечные партии в шахматы с самим собой где-нибудь во французской Полинезии.
Хозяин нанятой Габи фелуки принимает их на борт без лишних вопросов и сразу выходит в море. Илья замирает на корме и смотрит вдаль. В своей дурацкой рубашке и с взлохмаченными ветром волосами он красив настолько, что хоть сейчас на холст. Габи спускается в каюту (а, может, в трюм — суденышко слишком мелкое), а Наполеон стоит, прислонившись к мачте, и пытается вспомнить, как это было раньше — когда можно было парой саркастичных замечаний вывести из равновесия, пробить броню, достучаться. Сейчас уже не получается. Вот парадокс — привыкли, притерлись, узнали друг друга слишком хорошо, чтобы подпускать ближе. Черт бы побрал разведки всех стран и всеобъемлющий оптимизм старого манипулятора Уэверли.
Габи дремлет, свернувшись на узком диванчике. Рабочий комбинезон, пестрый шарф в волосах, пять лет, а вкуса к одежде так и не появилось. Наполеон пристраивается у нее в ногах, откидывая голову на обитую вагонкой стену. Шепот волн и мерное покачивание фелуки убаюкивают. Илья вырастает рядом, теребит рукав, хватает за плечо, даже рукой по волосам проводит, прежде чем легонько похлопать ладонью по щеке. Выходит почти ласково. Наполеон открывает глаза.
— Не спи, — серьезно говорит Илья.
— Ага, — сонно бормочет Габи, упираясь пятками в бедро. Приходится встать. Мелкая оккупантка вытягивает ноги, занимая весь диван, но, стоит отойти на шаг, снова прижимает колени к груди. До самого прибытья в порт Илья говорит. Будто сам с собой обсуждает прошлые миссии. Наполеон слушает вполуха, теряясь в бесчисленных риторических «а помнишь», поддакивает невпопад, и думает, что расставаться вот так — это трусость. И «русские так не делают». И Илья — он не дурак — все понимает. Но у него убеждения, принципы и какое-то особое понимание уместности определенных вещей. И опять выходит как с горой — либо пробиваться с динамитом и бульдозерами (но на это не хватило сил), либо искать лаз (а уже нет времени), либо оставить все как есть, пойдя на поводу у непостижимого русского чувства такта.

[скрытный товарищ]

В Ум-Аль-Кувейне, где они сходят на берег, чтобы пересесть на машину, есть одна, с позволения сказать, гостиница и полторы рыбацких забегаловки, в которых с некоторой натяжной можно отметить успех мероприятия.
— Мы едем дальше, — хмуро сообщает Илья. — Габи выспалась, пока плыли.
На языке вертится с десяток возражений, но, судя по выражению лица русского, спорить с ним сейчас даже не бесполезно — опасно. Что ж за чертовщина с ним творится?
В, с позволения сказать, кафе — два кривых столика, семь стульев и угрожающих размеров араб, мирно похрапывающий на кассе. На часах половина девятого, на висящем рядом замызганном отрывном календаре — семнадцатое апреля. И это смешит всех, кроме Курякина. Шварву — цыпленка с овощами — приходится взять с собой, чтобы съесть в машине. Габи смешно ругается, измазавшись по локоть в подливке и пытаясь вытереть комбинезон огрызками питы, и вместе с быстрым южным закатом приходит сытое и благостное спокойствие. Завтрашний день — путь через осточертевшую за последние две недели пустыню в Абу-Даби воспринимается последним сентиментальным «прощай» Договорному Оману, данью вежливости и благодарностью за долгожданную свободу.
Машина ползет с бархана на бархан по очередной, с позволения сказать, трассе, Илья дремлет, втиснув себя в переднее пассажирское кресло, Габи хмурится, ни на секунду не отвлекаясь от дороги, с заднего сидения через зеркало просматриваются только ее глаза и отросшая челка из-под вплетенного в волосы шарфа. На горизонте за бесконечными дюнами проклевывается розоватое пятно рассвета. Полчаса — и пустыня вспыхнет, растеряв предутреннюю рыжину, солнце вкатится на небосвод и застынет там неподвижно, выжигая все вокруг.
— Мы его теряем, — бормочет Габи еле слышно. Наполеон нехотя разлепляет веки. Илья вскидывается, резко оборачиваясь назад и требует:
— Останови.
Габи выполняет команду в свойственной ей манере, не успевший сгруппироваться русский прикладывается лбом об торпеду, но тут же выскакивает из машины, чтобы через секунду втиснуться на заднее сидение.
— Илья, брось, — говорит Габи, неподвижно глядя перед собой. — Давай передохнём, выспимся, завтра продолжим. Ты загоняешь нас всех.
— Поехали, — рявкает Курякин и в очередной раз начинает тормошить сонного напарника. — Не спи, ковбой, поговори с нами.
Отчаяние в его голосе пугает. Но ладони, беспорядочно шарящие по плечам, успокаивают вместо того, чтобы прогнать дремоту. Габи рывком трогается с места.
— Эй, — окликает Илья, — погоди. Что ты собираешься делать, когда мы улетим отсюда?
— Уберусь подальше, — хмыкает Наполеон, — в Бразилию, или Австралию. А, может, в Испанию. Мадрид, Национальный музей Прадо. «Мрачные картины» Гойи.
Илья заглядывает в лицо, едва различимый в густых как кисель предрассветных сумерках. Ощущение нереальности происходящего захлестывает с головой. Ощущение всесилья и вседозволенности, как будто это уже сон, и можно просто качнувшись вперед поймать губами губы, зарыться пальцами в волосы и вот так возиться на заднем сидении мягко подпрыгивающей на кочках машины, бестолково и счастливо, как подростки. Наполеон фыркает, отгоняя непрошенную фантазию, упирается лбом в плечо:
— Брось, большевик, я действительно устал.
Илья шумно втягивает носом воздух и замирает, кажется, попросту забыв убрать руки. Застывший, окаменевший фактически. Кроме ладоней — горячий как печка.
Наполеон нехотя отодвигается, сползает вниз по сидению, откидывая голову на спинку. На твердом плече Курякина было удобнее.
Машина, кажется, снова тормозит, и последнее, что он слышит, уже проваливаясь в сон — слова Габи:
— Ты же видишь, Илья, это не работает. Месяц прошел, пора смириться и начинать жить с этим. Расскажи ему, и пусть едет, куда собирался. Хочешь помочь — поезжай с ним, но эти повторы — от них только хуже, и мне, и тебе, и ему тоже.

[скрытный товарищ]

***

Эй, успокойся. Все в порядке. В общих чертах, во всяком случае.
Первое и главное: у тебя антероградная амнезия. Ты помнишь день перед побегом и считаешь, что он был вчера. Но это не так. Чтобы узнать, где и когда ты проснулся, просто пролистай дневник до последней записи. И обязательно, для своего же блага, укажи, где и когда ты ляжешь спать сегодня. Потому что на утро, ты снова будешь верить в пятнадцатое марта и Дубай. Так это работает.
Второе, важное: Илья и Габи погибли. В тоннеле обрушились перекрытья, выбрался только ты, получив серьезную травму головы. Спустя некоторое время ты пытался найти их, и в итоге нашел — тела под завалом. Чтобы не повторять попыток и не тешить себя ложными надеждами, ты сделал татуировку. В отличие от дневника, ее потерять не получится. Смирись с этим и попытайся осознать, что все случилось давно.
Третье и оптимистичное. Ты всегда мечтал начать жизнь с чистого листа. Мечтал не зависеть ни от кого. Не подчиняться ничьим приказам. Принимать решения, ориентируясь лишь на собственные нужды. А еще ты мечтал — да любой мечтает об этом — проживать каждый день как последний. Жить так, как будто завтра уже не наступит... Можешь считать, что на Востоке ты встретил чертовски изворотливого джина, который исполнил все твои желания.
Ну что, Соло, время пошло, постарайся успеть сегодня побольше. Потому что, начиная с этого момента, завтра для тебя не существует.

12 октября 1971 г., Мадрид

Стоит разобраться с терминологией. Стоило и раньше, не ясно, почему «они» этого не сделали. «Ты» — мое завтра. «Они» — наши общие «вчера». А я... пишу об очевидном и абстрактном, тогда как надо просто задокументировать факты для «тебя».
Когда нам было десять, булочную на соседней улице перекупила у старика Симмонса мисс Этвуд — толи Нора, толи Эльза. Имя тогда казалось особенным и красивым. А сейчас, гляди ж ты, из головы вылетело. Может, ты вспомнишь? Или кто-то после тебя... Не важно. Мисс Этвуд делала отвратительные булочки с корицей и толковала сны настолько виртуозно, что все кумушки района приходили за ее дубовой выпечкой, лишь бы услышать очередное магическое предсказание. И знаешь что? Пожалуй, сейчас я бы не отказался от парочки черствых рогаликов. Несмешная шутка...
«Они» видели сны. И я видел. И, надеюсь, увидишь «ты». Потому что, если убрать сны, останутся сухие столбики цифр и зарисованные на салфетках планы Национального музея Прадо (вот он, факт, обрати внимание).
Мне снился Илья. Он вел машину, заехал на заправку, заглушил мотор и обернулся, глядя на меня своими невозможными глазищами. А потом прозвенел будильник, Илья остался где-то с «ними» и начался «я».
Полдня думал об этом. Бесполезная теория, но почему-то хочется верить, что сны связывают «меня» с «ними», а «тебя» — со «мной». Хочется верить, что «я» не исчезну со звонком будильника. Что моя последняя мысль достанется «тебе» в наследство — вот таким вот своеобразным способом. «Тебе» или кому-то еще из будущих «вас».
Но я опять отвлекся. Вот ведь забавно, завтра ты будешь беситься из-за моих лирических отступлений ровно так же, как сегодня бесился я. Приятно разговаривать с тем, кто действительно близок мне по духу...
Но, возвращаясь к фактам. План здания музея из городского архива, а также подробные схемы залов Гойи — в сейфе в номере. «Они» не оставили комбинации (приятно чувствовать общность с «ними» тоже), я вскрыл за три минуты. Хотелось бы надеяться, что ты справишься быстрее. От себя я добавил график обходов смотрителей. А также спецификацию охранной системы. Наработки по плану операции — под обложкой дневника. Но, сказать по правде, думаю, тебе план удастся лучше — мне не хватает свежего взгляда. Полагаю, «они» злоупотребили дешевым коньяком из местного бара. В дневнике об этом ни слова, но бутылка пуста. Я же окажу тебе услугу, позволив разобраться со всем завтра, на трезвую голову.
И знаешь, что еще? Я буду первым, кто об этом напишет, но подумай над тем, чтобы свести татуировку. Я весь день не мог избавиться от мыслей об Илье. Такое чувство, что какой-то ублюдок из «них» специально выдумал это, чтобы отвлечь нас от картины. Или наоборот — чтобы не отвлекать...

[скрытный товарищ]

***

Наполеон просыпается под гул мотора. Сон стекает, уходит как вода в песок. Что, черт возьми, происходит? Распахнуть глаза и подскочить на сидении не позволяет вбитая с годами привычка. Стараясь не сбить ритм дыхания, Наполеон приоткрывает один глаз. Заднее сиденье машины. Дешевая немецкая модель. В пассажирском кресле никого, из-за водительского подголовника торчит знакомый пробор.
— Что за черт? — бормочет Наполеон, садясь.
— Эй, успокойся, — тут же отвечает Курякин. — Все в порядке.
— Что за черт? — ошалело повторяет Наполеон. За окнами машины лес. Среднеевропейский лиственный лес. Никакой пустыни, никаких джунглей.
Илья наклоняется, выуживая из бардачка органайзер в кожаном переплете, и ловко закидывает его назад.
— Если вкратце, то сейчас двадцать пятое июля, и через пару часов мы прибудем в Мюнхен. Когда ты, я и Габи, уходили по тоннелю, там просел потолок, тебе на голову упал кирпич, и у тебя амнезия. Но это ничего, мы постепенно приноравливаемся. Ты ведешь дневник.
— Что за черт? — шепчет Наполеон, недоверчиво листая органайзер: знакомые обороты, знакомый (собственный!) подчерк. — Что за черт?..
— Эй, ковбой, — насмешливо фыркает Илья, — тебя там что, заклинило?
Юморист хренов.
Приветственное слово на первом форзаце выведено печатными буквами и повторяет только что сказанное Ильей. За ним начинаются заметки, каждый раз дата и место, какие-то отвлеченные рассуждения и скупые факты. Первоначальная оторопь проходит, Наполеон листает страницу за страницей, вчитываясь с отстраненным интересом. Никак не получается осознать, что это его — его подчерк, его фразы, его жизнь. Это что ж получается, теперь половину мыслей придется носить в кармане? Есть в этом своеобразная кармическая справедливость — разведчик, не способный сохранить собственные секреты, вор — не способный уберечь собственные воспоминания.
— Ты уже не разведчик, — неуверенно произносит Илья, — мы сбежали. Благодаря тебе, кстати, — встревоженно оглядывается назад и поясняет: — Ты всегда говоришь это, когда пролистываешь первые недели.
— Вот как... а что я говорю потом?
Илья едва заметно хмурится, пытаясь скрыть неловкость, но, стоит отдать ему должное, отвечает без запинки:
— Какой-то каламбур со словами напарник, подельник и любовник.
— Даже так? — собственные лирические отступления и перечень городов внезапно становятся действительно интересными.
— Седьмое июля, — сухо информирует Илья, не отрываясь от дороги. — И, цитируя тебя, там «маловато подробностей». Но предупреждаю, эротическую поэму от двадцатого июля я уже слышал.
— Окей, — покладисто соглашается Наполеон, — могу поспорить, вчерашнюю запись я точно еще не зачитывал. Проснувшись посреди ночи, обнаружил в своей постели Курякина. Тот предпринял попытку тактического отступления, но запутался в простыне (одной на двоих) и свалился с кровати. Оценил произведенный эффект и отрапортовал: «Это не то, о чем ты подумал, ковбой».
Илья молчит, но даже с заднего сидения видно, как приподнимаются в улыбке уголки его губ.
— И кстати, — хмыкает Наполеон, — полагаю, если тебя настолько не устраивает мой литературный стиль, ты всегда можешь вырвать пару страниц, пока я сплю.
— Не могу, — моментально отзывается Илья. Тень улыбки выцветает. И Наполеон запоздало выуживает из клубка хаотично роящихся в голове мыслей что-то о неэтичности подобной шутки. Проклятье. Как это вообще можно вот так переварить за пару часов?
— Ты вчера хотел написать пару слов о месяце после побега, — мягко напоминает Илья, приходится вытащить прицепленную к корешку органайзера ручку и изобразить готовность. Вся ситуация начинает отдавать фарсом, хочется ущипнуть себя, или, может, дотронуться наконец до Курякина, чтобы удостовериться, что он настоящий, но Наполеон сдерживает себя — потому что почти уверен, что все происходящее ему снится и одно неосторожное движение разрушит хрупкую фантасмагорию, не доведя пары минут до логического финала.
— В отеле все прошло, как мы рассчитывали. После тоннеля ты пришел в себя на фелуке, и не помнил ничего с момента пробуждения в номере, — рассказывает Илья. — Ты страдал и капризничал — как обычно — на затылке была шишка, но мы решили, что все в порядке. В Ум-Аль-Кувейне мы заночевали, и на утро все повторилось. Потом еще раз. В Абу-Даби был врач, он сказал, что, вероятно, причина не в травме и можно попробовать пережить этот день заново, исправив ошибки. Вроде как, это поможет. Мы с Габи сделали это, несколько раз, но эффекта не было, она уехала, а мы с тобой остались.
Машина притормаживает и въезжает на полупустую заправку. Илья глушит двигатель и наконец оборачивается:
— Пиши пока, я залью бензин.
Наполеон вздрагивает, отмирая, подается вперед и неуверенно сжимает пальцами локоть, обтянутый черным рукавом водолазки. Наклоняется ближе.
— Это все правда? — спрашивает он шепотом, прижимаясь лбом к неожиданно пушистому виску.
— Правда, — фыркает Илья отстраняясь. — Осторожней, нас могут увидеть.
И вопреки своим словам, выворачивается на сидении, цепляясь коленями за руль, коротко целует Наполеона в губы и, легко сжав его пальцы своими, выходит из машины.
Носить половину мыслей в кармане? Плевать, — думает Наполеон, — будем считать, что с учетом прочего, оно того стоило.

[Nastix M. Scarhl]

Я не заказчик, но это охрененно!!
Такая классная идея! И такое шикарное воплощение! ______

[LeeLana]

больно, страшно, грустно, обидно, не верится, что так может быть, не хочется верить - и в то же время знаешь, что именно так - неожиданно, страшно и необратимо - часто и бывает
пошла я, как Соло, перечитывать все с самого начала
не з

[waq1984]

Дорогой автор продолжайте! Необычная идея и ее классное исполнение! У Вас замечательный и чудесный Илья, который остался чтобы помочь Соло!

[скрытный товарищ]

Автор уже сгрыз ногти по локоть от волнения))))

Nastix M. Scarhl, waq1980, спасибо вам, дорогие мои)))

LeeLana, пошла я, как Соло, перечитывать все с самого начала - давайте обнимемся и поплачем))

[Squirry]

У меня в голове какой-то хаос от этой амнезии, татуировки и якобы двух тел под завалами, но я надеюсь, что постепенно картинка сложится, потому что читать очень интересно. Жду продолжения.

[Squirry]

У меня в голове какой-то хаос от этой амнезии, татуировки и якобы двух тел под завалами, но я надеюсь, что постепенно картинка сложится, потому что читать очень интересно. Жду продолжения.

[скрытный товарищ]

Squirry, ну, по плану оно должно складываться в единую картинку к началу четвертой главы. Но в принципе я могу проспойлерить сейчас. Правда, имхо, это убьет концепцию)))
А вообще там во всех кусочках так или иначе указаны даты. На текущем этапе они не слишком помогут в глобальном смысле, но во всяком случае то, что двух тел под завалом не было, из них следует. Дневник про два тела - это октябрь. А в начале декабря живой Курякин говорит, что татуировка - недоразумение. В июне татуировки еще нет, и именно в июньском куске (конец второй главы) Илья рассказывает реальную историю побега.
А и ещё. Тоже поможет разобраться: У Наполеона амнезия. Галлюцинаций, бреда и т.п. у него нет.

[muxoe_kuco]

Очень интересная концепция))))
Пока всё сумбурно, но хочется разобраться во всём!
Такие фильмы я понимаю только к концу, поэтому жду продолжения!

[Squirry]

скрытный товарищ, нене, не надо спойлерить) просто я хреновый чтец детективов, и у меня в анамнезе куча прочитанных книг, в которых картинка так и не сложилась, а после просмотренного блокбастера я частенько прошу друзей заново пересказать мне сюжет, "чтоб прояснилось".
Спасибо за пояснения, буду ждать четвёртой главы)

[Santina]

Интересная история получается.
Порадовал дневник Соло, его переписка с самим собой и эти абстрактные "они", "ты". Позволяет лучше проникнуться эмоциональным состоянием персонажа.

Приятно разговаривать с тем, кто действительно близок мне по духу...

И да, чудесная фраза, точнее и не скажешь
И тот факт, что каждый раз первым делом Соло произносит одни и те же фразы, на которые Илья успевает ответить заранее делает мне хорошо. Память памятью, а первоначальные реакции не меняются)
А еще у вас очень круто получается описывать происходящее, картинка так и стоит перед глазами.
И радует сама концепция текста, что события происходят не последовательно. Будет интересно перечитать сначала, когда текст будет дописан полностью и свести все детали воедино)
Вдохновения вам

[Ни дУазо]

Автор, ужасно интересно. Переписка Соло с самим собой очень добавляет вовлеченности.
Вообще все очень здорово, но, извините, слишком часто повторялось "с позволения сказать". Но это мелочи, а задумка отличная.
Надеюсь, скоро порадуете продолжением)

[Anarda]

Шикарное воплощение идеи. Очень жду продолжения

[Halloween]

Очень интересная идея и реализация классная

[скрытный товарищ]

Squirry, я поняла))

muxoe_kuco, спасибо )) ну, таки фильмы по задумке обычно все понимают только к концу)))

Santina, спасибо большое! Я очень стараюсь, скажем так, сохранить Соло в рамках одного дня. Приходится постоянно напоминать себе, что просыпактся он каждый раз одинаковым. Рада, что оно заметно))

Ни дУазо, спасибо )) "с позволения сказать" там только в дубайских кусках в качестве синонима слову "задрипанный"))) но, если оно раздражает, нужно булет поправить в финальной версии))

Anarda, Halloween, спасибо, очень приятно )) продолжение будет, когда появится заказчик и скажет что-нибудь.

[скрытный товарищ]

Автор, не мучайте нас - проду, пожалуйста. Очень хочется узнать, что там у ребят дальше. Илья у вас - просто ах.

[скрытный товарищ]

Обалденно! И мое любимое нелинейное повествование!

[скрытный товарищ]

*ворвался запыхавшийся Заказчик из безинтернетного реала*
Дорогой Автор, вы с ума сошли?? Какие тапки?? Только цветы, сердца и печеньки! Если хотите, можно и меня голого и с бантиком! У вас получилось даже круче, чем я мечтал! Обязательно пишите дальше!
*убежал перечитывать*

[скрытный товарищ]

Дорогой заказчик!!! Автор весь испереживался в ожидании!!!! А теперь автор скачет до потолка и радуется)))))
Дальше будет на днях, я третью главу дописываю.
Ыыыы)))))

И двум скрытным товарищам - спасибо))))

Автор.