[ваш дядя]

3.38. Илья/Соло. Когда закончится тюремный срок Соло, никто никуда его не отпустит. Он это понимает и готовит побег. Будет ли он убеждать Илью сбежать вместе и прожить оставшуюся жизнь спокойно или тот узнает случайно - на усмотрение автора, как и реакцию Ильи, если он все узнает случайно. К началу побега они не в отношениях. А если еще будет описание самого побега, детали плана, роуд-романтика, то заказчик будет носить автора на руках.

@темы: 3 тур, выполнено, Илья Курякин, Наполеон Соло

Comments

[Arli_n_di]

Захватывающе

[скрытный товарищ]

Дорогой Автор, с нетерпением жду!)))
З.

[скрытный товарищ]

А вот и оно))

Глава 3. Сегодняшним днем (3 300 слов)

7 июня 1971 г., Бремен

Если вдуматься, жизнь — настоящая жизнь — состоит из моментов, которые нельзя перенести на бумагу. Где-то раньше я видел запись, мол, «приземлились в Лондоне, остановились в отеле в аэропорту». И что? Нет, серьезно. Там был дождь? Во что была одета стюардесса? Злился ли Курякин, когда узнал стоимость номера?
Ты, наверное, думаешь что-то вроде: «Ну так давай, умник, опиши цвет занавесок, расскажи, как убедил русского остановиться в буржуйской квартире, вклей сюда фотографию хозяйки». Не буду. Не потому даже, что меня раздражают твои подначки, и не для соблюдения заведенной до нас традиции. Все дело в том, что я не вижу смысла. Прошлые мы не видели, не увидишь и ты. И я сейчас не о фото старушки, разложившей миллион салфеток по нашей комнате и сдающей свою замечательную кухоньку с плетенной скатертью пятерым постояльцам в порядке очереди.
Я не вижу смысла в принципе. В рамках этого конкретного дня теряется перспектива. Это как слово вырванное из контекста или копыто коня, отрезанное от гравюры Дюрера (обилие кружев и рюши на занавесках навевают мысли о немецком Ренессансе).
Я не вижу смысла, я не вижу себя. Точнее даже не себя, а возможности как-то стабилизироваться в своем текущем состоянии. Мне не хватает якоря. Мне не хватает связи — с «ними» и с тобой. Я листал дневник, слушал скупые пояснения Ильи и думал об этом. Я размышлял о том, что описание лоскутных покрывал на кроватях или рассказ о бакалейной лавке на первом этаже нашего временного пристанища (а, должен заметить, выбор квартиры фрау Пагель обусловлен именно местными деликатесами), не собирает «нас» в единое целое, а наоборот — дробит. Не ясно, правда, что с этим делать. Не знаю, может, Неаполь что-то прояснит.
Для справки, да, мы направляемся в Неаполь. Кто бы мог подумать, что у русского обнаружатся связи именно там. Ты знаешь, что я бы предпочёл другое место, но Илья упорствует, и мне кажется, он сговорился с кем-то из наших вчерашних версий.

[скрытный товарищ]

Илья заходит в комнату без стука, осторожно опускает фотоаппарат на тумбочку и присаживается на край своей кровати. В обрамлении пастельных тонов похожей на кремовый торт комнаты он выглядит неуместно и тревожно. Вот откуда эта ассоциация с Дюрером, — думает Наполеон, закрывая дневник.
Существовать с Курякиным вот так — странно. Обходиться при этом без Габи — почти неуютно. В рамках команды она сглаживала углы. Ее присутствие было своеобразной прослойкой, обеспечивавшей стыковку двух деталей. И теперь кажется, что без этой прослойки механизм не функционирует как надо. Сохранившаяся в памяти недосказанность и зыбкое годами выстраивавшееся равновесие за потерянные три месяца переплавились в странный коктейль из недомолвок, умалчиваний и подозрений. И никаких подсказок от «них» в дневнике. И никаких подсказок для «тебя». Не из вредности, и не для поддержания негласной традиции, а просто из страха вот так вот налету и впопыхах обмануться, увидев в обострённом русском чувстве долга нечто большее. Из страха поверить, что за потерянные три месяца Илья смог пересмотреть свои принципы, смог измениться и теперь ждёт того же от напарника (подельника? подопечного?), застрявшего в бесконечном пятнадцатом марта.
— Кухня по-прежнему занята? — спрашивает Наполеон, чтобы как-то нарушить неловкое молчание.
Илья оборачивается моментально, как будто только и ждал вопроса:
— Фрейлейн Габлер сказала, ещё полчаса.
От жадного любопытства в голубых глазах становится практически неуютно. Наполеон встаёт из-за стола, задвигая резной стул на место. В забитой мебелью комнатушке девать себя решительно некуда. Две кровати с аляповатыми покрывалами, две пухлые лакированные тумбочки, хромой письменный стол, три стула, кресло, журнальный столик и торшер, обложенные белыми салфетками всех форм и размеров.
— Не понимаю, зачем тебе это, — говорит Илья. Задумчиво кусает губу, хмурится, пытаясь сформулировать, и в итоге поясняет: — Если ты любишь готовить, почему не делаешь этого каждый вечер? Почему только сегодня?
— Я просто подумал, тебе не помешает разнообразие. Вряд ли завтраки и ужины в отелях были настолько хороши.
— И решил приготовить мне макароны по-флотски?
Обсуждать с русским отличия советской столовой от традиционной итальянской кухни нет ни малейшего желания. Наполеон презрительно фыркает, присаживаясь на край задушено скрипнувшего стола.
— Послушай, — осторожно начинает Илья. — Просто представь, что твоя амнезия работает наоборот. Что завтра утром ты проснёшься и опять окажешься на заднем сидении машины, въезжающей в Бремен. И ты будешь помнить сегодняшний день, а я и все вокруг — нет. И, получится, ты сможешь прожить его заново. А потом ещё раз и ещё. Сделать всё так, как тебе понравится, сохранив и воспоминания, и опыт, когда другие их забудут. Как бы ты прожил этот день в итоге? Тоже готовил бы свои спагетти?
Какая занятная трактовка, — думает Наполеон. Представить, что не помнят другие. Что ты застрял не в памяти, а во времени. Что-то вроде “Двери в лето” Хайнлайна, повторённой много раз. Прожить день с чистого листа. Прожить день так, как его раз за разом проживает Илья.
— Не хочу представлять, — говорит Наполеон. — Память — это связь, цель и перспектива. Если тебя не помнят или не помнишь ты, всё это теряет смысл.
Илья вскидывается, как будто под дых бьёт взглядом.
— А что, если смысл — не в цели? — спрашивает он. Вскакивает с кровати, подходит почти вплотную, топчется на месте, не зная, куда деть руки и смотрит неотрывно, ждёт ответа. Ждёт другого ответа, — с неожиданной ясностью понимает Наполеон.
— Погоди, — выдыхает он. — Этот разговор — он не впервые?
— Да, — кивает Илья. — Нет, не впервые, — проводит рукой по волосам и отворачивается к окну. И стоит всё так же близко, едва заметно покачиваясь с пятки на носок.
— И к чему он обычно приходит? — севшим голосом интересуется Наполеон.
— Ни к чему не приходит.
— А к чему должен прийти?
Илья молчит несколько бесконечно долгих секунд, сверлит взглядом, как будто тестирует на прочность, а потом придвигается вплотную, упираясь лбом в лоб, и застывает, так и не коснувшись губами — толи всё ещё сомневается, толи разрешения ждёт. Вот дурак, — думает Наполеон, пытаясь сдержать улыбку. Притягивает к себе за шею и целует сам. Получается неловко и неуклюже. Стол с противным скрежетом сдвигается к стене. Илья придерживает за талию — аккуратно, бережно почти. Шарит ладонями по спине, тянет на себя, цепляясь за бедра. В голову лезет непрошенное: нужно успеть, все, сегодня. И записать — непременно, и убедить — как угодно — чтобы в следующий раз начинал сразу с этого. И через раз, и потом тоже. Пальцы путаются в волосах, под ладонью на горле заполошно бьется пульс, и приходится почти отстраниться, чтобы скользнуть рукой ниже, впитывая кожей бешенный ритм сердца. Илья целуется вдумчиво и увлеченно, знакомится, исследует, запоминает. Метку свою оставляет, маячок, ремарку на полях на завтра: не забудь. «Не забудь», — стучит в висках, несется по венам, отдается эхом в ушах, оседает горчинкой на языке. Илья замирает на секунду, рвано выдыхает, целует щеки, лоб, скулы. Сдавленно рычит, когда чувствует чужие ладони под водолазкой, прикусывает нижнюю губу, теснит обратно к шаткому столу.
А потом в дверь стучат и бодрый голос фрау Пагель сообщает:
— Кухня свободна, герр Соло.
Илья отстраняется мгновенно, на автомате занимая оборонительную позицию. Да еще и вперед выходит, оказываясь точно между Наполеоном и дверью. Вот герой...
— Спасибо, мы сейчас будем.

Вода на хвалённой плите фрау Пагель закипает почти мгновенно. Наполеон высыпает спагетти в кастрюлю. Фарш весело шкварчит на сковородке. Томатная паста ждет своей очереди. Илья с угрюмой методичностью трёт сыр.
— Слушай, — говорит он, не поднимая глаз, — подумай, пожалуйста, об этом хорошенько. Я имею в виду, если ты хочешь, мы можем просто забыть обо всем.
— Если быть точным, — фыркает Наполеон, — забыть обо всем могу я. А ты можешь мне обо всем завтра напомнить.
— Если быть точным, — смущенно улыбается Илья, — то формально напоминать пока не о чем.
И взгляд он уже не отводит. Опять проверяет что-то.
— Это пока, — серьезно отвечает Наполеон. — К утру уже будет.

[скрытный товарищ]

***

Сентябрь в Неаполе не слишком отличается от марта в Дубае. По температуре во всяком случае. В остальном же контраст настолько велик, что ежедневное осознание и принятие нового положения вещей происходит за пару часов. Во всяком случае, в этот раз. Квартира под самой крышей окнами упирается в соседей, приходится следить за тем, что и где делать. В рамках одного дня постоянное ненавязчивое наблюдение седой как лунь старухи, развешивающей простыни на протянутых между двух балкончиков веревках, не вызывает проблем. А Илью, кажется, не тяготит и на постоянной основе. Город бурлит, подхватывает и утаскивает в самый водоворот событий, стоит лишь ступить за порог дома. Горланят торговцы, носится на мопедах по узким улочкам молодежь. Редкие туристы ошарашенно озираются, извиняются на всех возможных языках, спрашивают на ломанном итальянском дорогу до набережной. Тощий повар в накрахмаленном колпаке выныривает из открытой кухни пиццерии (как он там не спарился, со своими печами-то?), хлопает по плечу и радостно интересуется:
— Ну что, сеньор Наполеон? Посидите у нас вечером?
Интересно, кто из гиперобщительных предшественников умудрился представиться по имени? Наполеон улыбается, жмет протянутую руку, вполуха выслушивает какие-то местные сплетни и спешит дальше. Неаполь спешит за ним следом, провожает счастливым гомоном, подначивает и торопит, ловит в сети своего нескончаемого «сегодня».
Илья ждёт дома, выглядывает из кабинета, прикрывает дверь, лезет целоваться в не просматриваемой из соседских окон прихожей.
— Нужно как-то каталогизировать местных, — рассеяно бормочет Наполеон, — они все меня узнают.
Илья согласно угукает, щекотно утыкаясь носом в шею. И в эти минуты единственно возможное «сегодня» стоит всех неслучившихся «завтра».
— Ты опять оставил дневник открытым на столе, — ворчит Илья, прихватывает губами мочку уха, каким-то болезненно сентиментальным жестом прижимается щекой к щеке, подхватывает с комода бумажный мешок с продуктам и уходит на кухню.
— Мог бы вырвать страницу про горничную, застукавшую нас в Милане, — хмыкает Наполеон и плетется следом. И впечатывается в закаменевшую спину.
— Ты мог бы записать, что я не буду этого делать, — цедит Илья.
Нужно записать, думает Наполеон. На каждой странице, идиот амнезийный.

9 сентября 1971 г., Неаполь

Информация тебе, мой забывчивый друг: Курякин улаживает кое-какие дела для итальянской мафии. Неожиданно, но, с другой стороны, чем не работа для бывшего агента КГБ, разыскиваемого половиной разведок мира. Насколько я понимаю, сам он предпочитает иные формулировки и вряд ли делает что-то откровенно противоречащее его морали, но факт остается фактом. А, ладно, ты, наверное, уже читал подробности от третьего августа. Если нет, почитай, и заодно заметку на полях от двадцать девятого.
В общем, сейчас все складывается так, что ему придется на десять дней уехать по делам в ***. Он предлагал ехать вместе. Мы с «ними» отказались. Эту запись ты читаешь уже после его отъезда.
И знаешь что? У меня есть для тебя задание: подумай. Я имею в виду, давай, собери мозги в кучу, абстрагируйся от «меня» и от «них», попробуй выкинуть из головы все потерянные вчера и все несбывшиеся завтра. Оцени ситуацию в целом. Взгляни на мир своими глазами. Используй этот шанс. Мы с ними видим наше настоящее через призму отношения Ильи. Наслаждаемся моментом, упиваемся им, откладываем вопросы на потом, а потом опять на потом. Что ж, мне хочется надеяться, что финальным «потом» — тем, кто не побоится принять решение за всех нас — окажешься ты. Десять дней, Соло. Десять дней, чтобы осознать.
Ты заблудился в своем здесь и сейчас. Нет, не так. Я заблудился. Они заблудились. А тебе — для разнообразия — расхлебывать. Для разнообразия — потому что обычно этим занимается Илья. И, пока я дрейфую в своем сегодня, завтра и вчера ложатся на его широкие плечи. Его завтра и вчера, и наши заодно. Я не верю, что эта мысль не приходила им раньше. Потому что они — это я, а я не могу не думать об этом. Ты знаешь о чем я — пора уходить.
Вспомни безногого старика Эдисона с Линкольн-стрит. И его жену, которая выкатывала его в парк по выходным. Вспомни собственную брезгливую жалость и мамино: «Что же с ним будет?» — когда умерла его миссис. А еще вспомни, как неделю за неделей он приезжал на своей кривой коляске в парк сам. И как хорошенькая Сью из дома напротив говорила: «Вон ведь, прекрасно справляется один, нечего его жалеть, столько лет сидел на шее у жены, симулянт».
Сью была бессердечной дурой, но не это важно. Важно то, что сейчас симулянт ты. Нет, не так. Сейчас симулянт я. И тебе, мое прекрасное завтра, придется разбираться с этим. Мы с тобой ущербны, мой друг. И что хуже всего, ущербными нас делает Илья. Мне стыдно за эту формулировку, но я не знаю, как сказать иначе. Рядом с ним я превращаюсь в инвалида. А он сам становится сиделкой. Принимать решения за меня давно стало его прерогативой. Он делает это из лучших побуждений, а я ему из лучших побуждений позволяю. Вот такой своеобразный вариант иждивения — и ты понимаешь, я сейчас не о финансах. Что ж, впереди десять дней, и впереди ты. Перекладывать ответственность очень легко. И, видимо, этим я сейчас и занимаюсь — в очередной раз отдаю право принять решение за себя — тебе.

Илья спит на спине, раскинувшись так, что занимает почти всю постель. Одна нога согнута в колене, правая рука под головой, левая — на пустой подушке. Дыхание ровное, едва различимое, сливается с мерным гулом прибоя, доносящимся из наглухо зашторенного окна. Наполеон выключает торшер, подходит к кровати и убирает дневник под подушку. Илья вздрагивает во сне, приоткрывает один глаз, привычно оценивая обстановку, мельком смотрит на часы, убирает руку и бормочет:
— Ты долго сегодня.
В горле встает ком, и больше всего это похоже на ревность — к бесконечным безликим «они» и к гипотетическим так и не отважившимся на решение «вы». Безумие, ей богу. Завтра будет легче. Наполеон проходит по квартире, гасит свет в так и не обжитой второй спальне, с каким-то детским любопытством выглядывает в щель между тяжелыми гардинами — старая прачка напротив чинно пьет чай со своими подругами.
Он возвращается в комнату и, скинув халат, ныряет под простыню. Прижимается к Илье всем телом, медленно ведет рукой по животу, целует плечо, ключицу, шею. Слушает, как сбивается дыхание, впитывает его, запоминает. Илья одним плавным движением переворачивается, подминая под себя, утыкается носом в щеку, шепчет неразборчиво, убеждая, будто здесь и сейчас неистребимо, а завтра никогда не наступит, прогоняя молчаливые призраки «их» и «вас».

[скрытный товарищ]

***

Наполеон просыпается за секунду до того, как в номер влетает Габи. Илья, дремавший в кресле у кровати, вздрагивает, и оказывается на ногах раньше, чем Наполеон успевает осознать, что не слышал, как тот вошел.
— Что за черт? — бормочет он. — Сколько времени?
— Я выхожу из игры, — сообщает Габи, усаживается на край кровати, подтянув под себя ногу, и картинно разводит руками: — Прости, Илья. Наполеон, я сейчас все объясню.
В голову некстати лезет, что два года назад, когда она упорно пыталась сокращать имя на разные лады, угадывать ее настроение было намного проще. «Поль» означало оптимистичный прогноз, «Лео» — пессимистичный, а «Нап» — критические дни или конец света в зависимости от ситуации. Судя по тону, сейчас, похоже, третий вариант.
Наполеон выуживает пистолет из-под подушки. На часах полночь — забыл завести? Сломались? Ботинки оказываются не с той стороны кровати. Габи сидит неподвижно, Илья со вздохом опускается обратно в кресло. Он что ли обувь переставил? Безумие какое-то.
— Сколько времени и в чем проблема? — спрашивает Наполеон, забирая со стула ветровку. Никто не двигается с места.
— Времени полночь, — безжизненно сообщает Габи, — проблема в том, что сегодня тридцатое апреля. Ты получил по голове и потерял память, и мы потратили полтора месяца, пытаясь это исправить. Не вышло, извини.
Илья неодобрительно смотрит перед собой. И, если это шутка, смешной он ее явно не находит.
— Пойдемте отсюда, — говорит Наполеон. — Поговорим на заводе. Тут слишком опасно. Могут заметить. Что с трупами, кстати?
Габи вскакивает и начинает кружить по комнате.
— Ты меня не слышишь. Ты считаешь, что сейчас пятнадцатое марта. Но мы сбежали полтора месяца назад. Отель сгорел — от пятого этажа и выше. Мы ушли через тоннели, но там обвалился потолок, тебя ударило кирпичом, у тебя началась антероградная амнезия. Ты помнишь все до побега, и текущий день с момента пробуждения.
Илья продолжает неподвижно глядеть в пространство, и, пожалуй, именно это срабатывает как катализатор. Наполеон осматривает номер еще раз. Фотография цветка перевешена, узор на покрывале, кажется, изменился. А еще запах — запах отсыревшего пепелища, доносящийся через открытую дверь из темного коридора.
— Отель сгорел, — повторяет Габи, прослеживая его взгляд, останавливается у окна и замирает. — Мы возили тебя в Абу-Даби. Там был врач, он сказал, что нужно попробовать пережить пятнадцатое марта заново. И с тех пор Илья пробует.
Илья вздрагивает как от удара. Наполеон садится на кровать. Удушливая застарелая усталость накрывает волной.
— Я расскажу, как должен был выглядеть сегодняшний день, — голос у Габи слишком ровный, как будто она не знает, какие эмоции необходимо демонстрировать в данном случае. — Илья караулит тебя в кресле, в семь утра он будит тебя, сказав, что план пришлось изменить и нужно убираться быстрее. Он подгоняет тебя, чтобы ты не обратил внимания на отсутствие электричества и на то, что этаж четвертый. На заводе вас жду я с машиной. Мы добираемся до фелуки, на ней, как и планировалось, в Ум-Аль-Кувейн — уже ближе к вечеру. Ты клюешь носом, мы останавливаемся в тамошней ночлежке, или Илья гонит нас дальше, пытаясь не дать тебе заснуть до последнего. К утру следующего дня ты вырубаешься. А потом просыпаешься со словами: «Что за черт?» Илья рассказывает тебе про амнезию и убеждает последовать совету врача. Ты соглашаешься, мы возвращаемся сюда, и все начинается сначала.
Наручные часы показывают пятнадцать минут первого. Значит, не встали, значит, идут, думает Наполеон отстраненно. Габи теребит рукав своего комбинезона. На фоне окна ее силуэт похож на неровно вырезанную из черного картона фигурку. Пальцы Ильи едва заметно подрагивают.
— Вы уверены, что это не помогает? — бестолково спрашивает Наполеон. В голове пусто и гулко, как будто мешком ударили. — Или, может, есть другой способ?
Илья отворачивается к двери, Габи невесело фыркает:
— Обычно после этого вопроса вы с Курякиным на пару ныряете в пучину самообмана и договариваетесь попробовать еще один раз — на всякий случай, — она молчит несколько секунд, потом вскидывается, устремляя на Илью пронзительный, почти умоляющий взгляд и с расстановкой произносит: — Я так больше не могу, — отходит от окна и снова усаживается на край кровати, легко соприкасаясь с Наполеоном локтем.
— Я благодарна вам обоим — за А.Н.К.Л., — говорит она. — Я благодарна тебе, Наполеон, за возможность начать все сначала. И я надеюсь, что ты сможешь начать все с начала тоже.
Илья молча смотрит в пол, и от этого делается жутко. Из коридора тянет душным, тяжелым запахом смерти. Габи прощается. Илья, не произнеся ни звука, отвечает на каждое ее слово. Это конец, понимает Наполеон. Дальше ничего не будет.
— Мне жаль, что это случилось с тобой, — продолжает Габи. — Но, поверь, могло быть и хуже. Тебе нужно просто научиться жить с этим. Веди дневник, ставь себе цели и достигай их. Отправляйся в Бразилию, Австралию или Испанию, ищи новые перспективы и смысл. Записывай результаты. Проживай каждый день, как последний. Будь собой.
Как рекламный проспект. Как дешевая брошюрка очередной секты, несущей людям новый смысл жизни, думает Наполеон.
— Илья, — голос Габи опускается почти до шепота, и от ласковой жалости, сквозящей в нем, становится тошно. — Ты ничего не можешь изменить. И сейчас ты делаешь только хуже. Ему, мне и себе. Отпусти это и попытайся жить нормальной жизнью. Попытайся наконец быть счастливым — без всяких вечных ценностей, просто для себя.
Наполеон сидит, разглядывая свои ладони. А Габи, вместо того, чтобы уйти красиво, что в общем-то подразумевала ее речь, вдруг лезет обниматься. Сначала к Илье, с какими-то дурацкими шутками и нескончаемыми: «Помнишь, три года назад...» — потом к Наполеону, повторяя в различных вариациях уже сказанное и на ходу придумывая дюжину новых лозунгов (честное слово, ей бы солдат на передовую вести). Затем снова к Илье, с нежностями и почти поцелуями, как будто возвращаясь на пять лет назад. Наполеон тихо выходит из номера и бредет к лестнице.
Пятый этаж встречает черными провалами дверей и обугленной сеткой перекрытий у входа в забронированный полтора месяца назад номер. Серое облачко пепла вспархивает из-под подошвы при каждом шаге. Луч фонарика шарит по черным остовам стен, не находя ни единого живого пятна.
Шаги на лестнице звучат как тиканье часового механизма. Интересно, — думает, Наполеон, — Илья тоже полезет обниматься на прощание? Терять его вот так — больно, и на какой-то миг почти хочется, чтобы он предложил повторить все снова. Чтобы незнакомому завтрашнему Наполеону Соло достался его идеальный, сыгранный как по нотам побег.
— Эй, — окликает Илья, — у меня есть предложение. Сейчас все вышло не слишком красиво, к тому же мы спали каких-то полчаса. Мы вернемся в номер, выспимся хорошенько, завтра утром я сразу расскажу тебе обо всем — так, что это не будет похоже на смертельный приговор, и мы подумаем, как быть дальше. Ты действительно заведешь дневник. И поедешь в свою Бразилию, или, может, со мной, в Италию, если захочешь.
Наполеон стоит, разглядывая посеревшие носки туфель. В голове вертится, что брюки придется выкинуть. А еще — что ему опять просто сверхъестественно повезло. И неважно, что думал об этом самонадеянный засранец Соло от четырнадцатого марта, пятнадцатое без Ильи превратится в ад.

[Nastix M. Scarhl]

Ох, как хорошо! Такое продолжение! *_* особенно последняя фраза впечатляет ^_~

[Squirry]

Ох, кто-то решил решить все один за двоих, и весь опыт мировой литературы (и просто мировой опыт) подсказывает, что ничего хорошего из этого не выйдет. Ни для одного, ни для другого.

неважно, что думал об этом самонадеянный засранец Соло от четырнадцатого марта, пятнадцатое без Ильи превратится в ад.

Да, Соло, так оно и будет. Дату можно подставить произвольную.
Илья, работающий на мафию. Внезапно вполне достоверно. Блин, вернется, а Наполеон сбежал((((

И в эти минуты единственно возможное «сегодня» стоит всех неслучившихся «завтра»

И, наверное, никогда еще я так напряженно не думала, читая про объятья и поцелуи: о времени, памяти, целях и перспективах. ))) Просто нечеловечекий респект, автор, за то, как это вплетено в текст. Что оно есть в тексте - как второй слой непрерывно, параллельно событиям идущих размышлений.

страницу про горничную, застукавшую нас в Милане

Пожалуйста, пожалуйста, автор, а можно, можно эту страницу хоть одним глазком? ))) меня ж разорвет от любопытства. Ыыыы, увидеть Курякина в этот момент - бесценно.
Очень интересно, очень захватывающе, очень много вызывает всего - и мыслей, и эмоций, - так, что их просто в одну кучу не собрать, расползаются.

[ваш дядя]

Не забывайте, пожалуйста, ставить отметки, будет ли продолжение или это конец)

[скрытный товарищ]

ваш дядя, простите, автор забыл. Да, продолжение будет, это не конец.

[BlueSunrise]

продолжение будет, это не конец.

Отличная новость!

[скрытный товарищ]

Arli_n_di, Nastix M. Scarhl, BlueSunrise, спасибо! И да, это ещё не конец, я там где-то в начале обещала 4 главы, их и будет 4. Если автора не распидорасит на пять))))

Squirry, ваш хаос с амнезией и рваной хронологией стал чуть меньше хаосом?)))
Спасибо за такой развёрнутый отзыв! Автору очень приятно))))

Да, Соло, так оно и будет. Дату можно подставить произвольную.

- ну, учитывая, что он каждый раз просыпается в 15-ом марта, можно и не ставить))))) в смысле, да, ровно это я и имела в виду. Без Ильюши там всё грустно...

И, наверное, никогда еще я так напряженно не думала, читая про объятья и поцелуи

- автор ещё никогда не писал так много про объятья и поцелуи, поэтому сейчас он (автор) торжественно отмечает фактически первый (ладно, второй))) в жизни честный pg-13)))))) А про цели и перспективы я пишу всегда, это для меня нормально)))))) В общем, я очень рада, что конкретно эта часть повествования воспринимается нормально)))))

Пожалуйста, пожалуйста, автор, а можно, можно эту страницу хоть одним глазком? )))

- ой, сама страница не интересная. И я даже объясню, почему. Наполеон не графоман и не эксгибиционист. И он не может "войти во вкус", потому что он просыпается каждый раз 15ого марта. А теперь представим нормального человека, который описывает секс. Что там будет? "Был секс". Ну, с вероятностью, ещё "был хороший секс, два раза". Поэтому про горничную там что-то такое:
*мысли-мысли-мысли о целях, перспективах и превратностях судьбы; остроты по поводу общения со своим вчера и завтра*
Да, кстати, нас застукала горничная. Она вломилась в номер без стука в момент, не оставлявший возможности двоякой трактовки. Разумеется, она извинилась и вышла. Разумеется Курякин настоял на том, что мы должны покинуть отель немедленно. Но, должен заметить, выражение его лица того стоило. В любом случае, прости за неровный почерк - писать на заднем сидении машины, которой управляет исключительно смущённый Илья, то ещё развлечение...
Информация тебе на будущее: табличка "не беспокоить" далеко не всегда беспокоит персонал отеля в должной мере. А щеколда - или цепочка - хоть и не спасёт от грабителя, зато избавит от необходимости на ночь глядя трястись по горному серпантину.
Но насчёт выражения лица Ильюши вы действительно правы. Оно бесценно))))

[Squirry]

скрытный товарищ, ой, спасибо! даже страницу показали, ыыыы))))

[Nastix M. Scarhl]

Автор, если вас "распидорасит" на пять глав этой прелести, кто мы такие, чтобы жаловаться?! Пишите!

[скрытный товарищ]

Автор, даешь пять глав! Просим. И за показанную страничку - лучи добра. Соло всегда пишет о том, что у них был секс или объятия, например?

[скрытный товарищ]

Автор, это очень круто. Вот просто очень. Нет слов )
А упоминание "Двери в лето" меня добило )

[muxoe_kuco]

Автор, браво!!!
Это замечательное продолжение, тем более со страницей про горничную!!!

[Santina]

Автор, чем дальше, тем прекраснее у вас получается

[скрытный товарищ]

Nastix M. Scarhl, я неравильно выразилась, на пять глав меня точно не распидорасит - у меня планчик со структурой, и я планчика придерживаюсь. Но может получиться, что четвертая разрастется немерено, я не выдержу и буду выкладывать ее двумя частями)))

Squirry, всегда пожалуйста )))

скрытный товарищ, 16:54
Вы задали очень правильный вопрос. Я рада, что он возник. Нет, Соло пишет от силы про половину случаев секса и лишь изредка под настроение про иные проявления нежности, так сказать. Почему так выходит? Ну а второй кусок этой главы. Он написал все, что планировал и пошел в постель. Он же не будет оттуда вылезать потом чтобы дописать... к тому же остается очень спорное чувство - ревность к завтрашнему себе. Иногда он не пишет из вредности.
Если же отойти от секса, Соло спонтанен. Он любит импровизировать. Составлять подробные планы и следовать им - это не для него. И могу поспорить отчеты об операциях за него тоже писал педант Курякин.
И если посмотреть так, то во многом становится понятно, почему с отъездом Ильи он смог уйти. Он проснулся и открыл дневник, где было очень много мыслей о разном и недольшой перечень, а-ля "сегодня Курякин решился, и мы переспали, это важно!!!" и "всю предыдущую неделю ни одной записи о сексе, уточнил у Курякина насчет проблем с потенцией, получил нагоняй за безалаберное отношение к отчетности и наглядное доказательство отсутствия вышеозначенных проблем, для протокола - дважды". Он посчитал, что стирание этих записей не сильно изменит его жизнь. Стирание записей действительно не сильно изменило. А отсутствие Ильи - да.

скрытный товарищ, 19:32
Спасибо! Вообще, конечно, ситуация со стороны Курякина ближе всего ко Дню сурка. И в последние несколько лет вышли еще фильмы сходной тематики. Но в тексте 71ый год, и Хайнлайн оказался единственным условно подходящим сравнением для того периода. Хотя автор, увы, не претендует на звание эксперта в данном вопросе.

muxoe_kuco, спасибо))) я уже размышляю над вбоквельной подборкой упоминаний секса из дневничка Поля, раз уж несчастная горничная так всех радует))))))

Santina, спасибо! Мне очень приятно)))

[Зимний фейрверк]

автор, вы что-то колдовское делаете, вот честно.Вообще не понимаю, как вам это удается, но вы так этим текстам держите на напряжении и переживании, что каждый раз перед новым куском немного мурашки.
Как все вышло на решение Соло уйти и на "Илья погиб", вообще нереально жутко и прекрасно.
Не останавливайтесь, пожалуйста, спасибо вам за Дверь в лето, которая просто как удар поддых была, а еще, ох, пусть все ружья выстрелят. В вашем тексте столько прекрасного, спасибо вам большое.

[скрытный товарищ]

Зимний фейрверк, ох, спасибо... правда теперь автору немножко боязно, вдруг вы там больше ружей увидели, чем было заложено... но в любом случае, я очень постараюсь вас не разочаровать.
Как все вышло на решение Соло уйти и на "Илья погиб", вообще нереально жутко и прекрасно - а знаете, что еще жутко? Цикличность процесса. Поль просыпается в плохом настроении, видит очередную умильную старушку, причитающую о том, что Илюше бы жениться и жить как все, пишет себе на завтра: подумай, с детальным описанием проблемы, и сваливает в закат, потому что ну вроде ж все будет ок, если я ничего не помню... и страдает там, в закате, размышляя, что нужно бы свести татуировку и сменить неинтересные кражи картин на безрезультатные, но полные надежды поиски Илюши.
В общем, автор две недели искал способ убедить себя, что этого не произойдет. Себя убедил, осталось убедить читателей))))

[скрытный товарищ]

Автор,
Вообще, конечно, ситуация со стороны Курякина ближе всего ко Дню сурка. И в последние несколько лет вышли еще фильмы сходной тематики. Но в тексте 71ый год,

Да, наш современник сразу впомнит и "День сурка", и "Мементо", и еще что-то там, а Соло вспомнил Хайнлайна, и от этой детали я просто ору )

[скрытный товарищ]

Автор, рвете душу просто. Это действительно жутко и прекрасно. Мне надо пойти подышать воздухом, потому что у меня нет слов.
З.

[Just_Speranza]

Уважаемый автор! Потрясающее исполнение. Жуткое и завораживающее одновременно. Не оторваться.
Читаю, затаив дыхание, и очень переживаю и за Наполеона, и за Илью.
Очень хочется узнать, как у них всё повернется.

[talini1]

Хочется что бы все же они остались вместе, это Соло ни чего не помнит, а Илье будет больно(

[Squirry]

Он может не помнить секс, но напарника-то он помнит((( все равно хреново будет.

[скрытный товарищ]

Дорогой заказчик! Автор очень рад))
У меня вопрос. Я начала четвертую главу, и есть подозрение, что вместе с эпилогом она разрастется тысячи в четыре. Если так получится, выкладывать двумя кусками по мере написания или лучше закончить и выложить все целиком?

Just_Speranza, спасибо большое! Все у них будет хорошо, не переживайте )))

talini1, останутся))) в конце первой главы есть день из декабря 71ого, когда они вместе )))

Squirry, ага. Точно. Более того, напарника, в которого в какой-то мере был влюблен. Нужно быть воистину ударенным по голове идиотом, чтобы считать, что такое можно просто вымарать из дневничка, чтобы оно забылось...

[talini1]

Так пошла перечитывать)

[скрытный товарищ]

talini1, вообще там в каждом куске есть дата, так или иначе. И место тоже, кажется, везде указывается.

[Squirry]

Ыыы, аллилуйя, до меня наконец дошло, как появилась татуировка)))