[ваш дядя]

4.27. Виктория неубиваема, как таракан и мстительна, как любая продинамленная дама. Пять операций на грани срыва из-за внезапного явления Виктории и ее попыток убить Соло и покалечить Илью с Габи. Уезерли решает временно сослать Соло в глухие леса Канады. Через полгода Виктория стараниями Ильи мертва. Курякин едет забирать Соло из лесного домика с новым костюмом и запасом одеколона в чемодане, но вместо страдающего модника и бабника встречает сурового бородатого Соло, который подрабатывает лесорубом, каждую пятницу бухает пиво с мужиками в баре и носит грязные обтягивающие майки и уродливые рубашки в клетку. Дальнейшее развитие событий на усмотрение автора, пейринг и рейтинг тоже. За желание отыметь трогательно бородатого Соло в свитере на берегу холодного озера у столетней сосны - любовь от авторов заявки.

@темы: не выполнено, 4 тур, Илья Курякин, Наполеон Соло, Виктория Винчигуэрра

Comments

[скрытный товарищ]

У потенциального автора есть вопрос. Уважаемые заказчики, вы тут?

[скрытный товарищ]

Мы тут и ждем затаив дыхание

[скрытный товарищ]

Дело вот в чем. Есть текст, и его финал соответствует заявке (бородатый Соло в компании лесорубов и Илья с чемоданом костюмов). А оставшаяся часть не имеет к заявке отношения. В общем, автор подозревает, что заказчики ожидали чего-то другого. Отсюда вопрос: что делать? Выкладывать скорее первую половину, дописывать и выкладывать целиком или бросить затею и понадеяться, что кто-то другой напишет что-то более кинковое и Соло-в-Канаде-центричное.

[скрытный товарищ]

Авторам хотелось бы и Викторию-тараканиху и Соло-лесоруба, но автору обрезать крылья мы тоже не можем) Посему творите и выкладывайте. В любом случае, лимит на количество исполнений заявок еще никто не ставит. И ваше с удовольствием прочитаем и если еще кто-то что-то напишет тоже посмакуем.
Ждем вашего текста с нетерпением!

[скрытный товарищ]

Предупреждение: Наполеон поехал в Канаду не сразу. Он побегал от тараканихи-Виктории по свету, и Илья ездит теперь вслед за ним. Илья найдёт его именно в Канаде, на лесопилке, но это будет в следующей серии, а пока автору очень хочется поделиться написанным.
Огромное спасибо заказчикам за заявку. Несмотря на громадное отступление от нее, текст с самого начала является ее исполнением. Во всяком случае, в голове у автора - точно. Ну и автор скромно надеется, что текст понравится, и что заказчики смогут разглядеть там свою заявку.

Исполнение 1, часть 1/2 (2 765 слов)

Человек не может возродиться в одночасье. Виктории Венчигуэрра требуется почти полтора года, чтобы восстать во всем блеске былого величия — подлатать себя, поднять связи, начать новое дело, вспомнить прошлое, а заодно тех, кто ее этого прошлого лишил. У Наполеона уходит почти шесть месяцев, чтобы воскреснуть после первого покушения на жизнь. Чтобы собрать себя по кусочкам и вернуться к работе в А.Н.К.Л. Себя ли собрать? Вернуться ли?

Илья прилетает в Мелун с командой зачистки, когда все уже должно быть кончено. Люди Венчигуэрра обнаружили конспиративную квартиру, куда Уэверли сослал медленно приходящего в себя после попытки отравления мышьяком Соло. Илья лишь идет по следу, безнадежно опаздывая и подбивая для отчетности баланс потерь. Пятеро подручных Виктории, неплохой шанс застать ее саму в полупустом, пасторально сонном пригороде Парижа — против одной жизни, жизни Наполеона Соло.
Илья мается от бессилия, он не готов к растерянным взглядам благообразных старушек, запоздало обнаруживших в пустующей квартире мертвого соседа, к необжитым комнатам, к затхлому ощущению навсегда застывшего, законсервированного времени, которое возникает, когда заботливое руководство отправляет полевого агента прозябать в тылу без связи и планов отхода, прикрываясь от возможного нападения хлипкой легендой и тем фактом, что никто не знает координат места ссылки. Илья примеряет, опасливо и, пожалуй, брезгливо, прикладывает к себе мысль, что их всех ждет такой финал: бесславный и безвестный, как полные рутинных опасностей будни разведки. Мысль не нова, вот только никак не вяжется с Наполеоном. Он живет броско, ярко, со вкусом, он не может погибнуть тихо и незаметно, как полагается проколовшемуся шпиону, он не может просто сгнить под казеным псевдонимом Винсента Клемансо в определенной ему Уэверли норе.
Илья прилетает в Париж, мечется, проклиная нескончаемые вынужденные простои, трясется два часа между равнодушно булькающими по-французски силовиками в хвосте закрытого фургончика. Илья приходит на место, чтобы обнаружить заброшенную пару месяцев назад мастерскую художника и беснующуюся над неровными рядами картин Викторию.

— Все верно, Курякин, — устало отзывается Уэверли в трубке. Телефонный аппарат с защищенным каналом есть только в квартире, и отчитываться начальству приходится забившись в угол в прихожей, пока французские коллеги упаковывают Викторию и активно брыкающуюся команду ее телохранителей в свои машины. — Три месяца назад я приказал мистеру Соло исчезнуть с радаров МИ-5. Мне было любопытно, кто же из моих коллег продаст сеньоре Венчигуэрра информацию по его местоположению.
В окна студии бьет по-весеннему жаркое августовское солнце, Илья щурится, пытаясь в неразберихе снующих вокруг силуэтов оценить расставленные у стен картины. Никаких новомодных абстракций, несколько портретов, несколько пейзажей, эпичное полотно, изображающее спасение Персеем Андромеды, метра полтора в диагонали, прямо на мольберте посреди комнаты. Пылинки пушатся в косых лучах света, смазывая перспективу, мешая разглядеть подробности. Илья купается в неспешном танце золотистых искрящихся точек, в собранном, упорядоченном и структурированном хаосе вокруг, в неожиданно остром, выбивающем почву из под ног облегчении.
— Я рад, что операция прошла успешно, — вяло улыбается на том конце провода Уэверли. — Теперь вашей задачей будет поиск мистера Соло и возвращение его в команду.
На диске телефонного аппарата — тоже слой пыли, стертый на цифрах ноль, восемь, семь и четыре. Почему-то на тройке отпечатка нет, хотя она используется дважды. Илья выуживает из кармана платок, машинально стирая свои следы.
— Вы уверены, что Соло хочет вернуться? — осторожно интересуется он.
— А вы — нет? — загадочно возражает Уэверли, прежде чем оборвать звонок.
Вопрос отзывается в глубине души обидой — не то на себя, за разумное недоверие и вполне обоснованные сомнения, не то на Наполеона, за то, что дал для них повод. За слишком складную легенду и слишком гладкий побег. За слишком своевременный приказ и за то, что слишком давно не было связи. А ещё за то, что где-то в подкорке все равно сидит глупое и категорически неистребимое желание не сомневаться и доверять.

Под окнами квартиры — плакучие ивы полощут свои косы в медленно ползущей воде канала. Чернокожая мамаша с парой одетых в рюши ребятишек кормит обнаглевших лебедей булкой. Белоснежные птицы выскакивают на берег, вальяжно переваливаясь и теряя всякий намек на изящество, и ревниво отгоняют надеющуюся на угощения ондатру.
На подоконнике — пыль, хлебные крошки и пятно зеленой краски. Илья бездумно обводит его пальцем, впитывая эфемерный след чужого присутствия. Соло знал, что его будут искать — и свои, и чужие, он не мог уехать, не оставив подсказки. Он не мог не думать о том, что будет, если подсказка попадет не в те руки. Французы уходят, Илья принимается за работу. Наощупь проверяет радиатор, методично обходит кухню, заглядывая в пустые шкафчики, прощупывает полки, поочередно сверяет глубину. Квартира не ощущается ни последним пристанищем приговоренного, ни привычной шпионской головоломкой. В ней не существовали под прикрытием, не плели интриги, не монтировали тайники и сейфы, в ней жили. Илья заходит в ванную комнату, подспудно ожидая услышать знакомый терпкий аромат одеколона, без особой надежды снимает зеркало, разбирает на полые трубочки металлическую подставку под зубную щетку. Возвращается в прихожую, открывает массивный шифоньер на ножках: ни одного костюма. Тяжко тебе было, ковбой? Куда ж ты свинтил отсюда? Перебрался, небось, поближе к Лувру? Музею Прадо? Галерее Уфицци? Илья простукивает заднюю стенку и на всякий случай проверяет вещи на предмет жучков. На вешалках болтаются нелепые широкие брюки с завязками, пара мятых рубашек и полосатая похожая на тельняшку водолазка — все чисто. В выдвижных ящиках неряшливыми комками свернуты рабочие робы в разноцветных кляксах и несколько темных фартуков. Иррационально уютное, чужеродное ощущение мирной жизни тянет под ложечкой, царапается вставшей поперек горла рыбьей костью, мешает сосредоточиться. А вы уверены, что он захочет вернуться? Ну же, ковбой, малейшую зацепку!
Картин в мастерской немного. Илья оттягивает их изучение до последнего, сосредоточенно исследуя спальню и гостиную. Вышколенная с годами интуиция, привычка угадывать тайники, завывает сиреной: Соло не станет играть по правилам, можно разобрать всю мебель на щепки, проверить каждую закатившуюся под кровать монету, перебрать старенький телевизор — в этом нет смысла. Ждать от Соло стандартного шифра — бесперспективная затея. Тут нужна фантазия, взгляд со стороны, чутье художника и умение сфокусироваться на действительно значимой мелочи. Умение навести резкость, выхватив из общего плана что-то красивое. Вот такой дурацкий критерий. Оторвись от своих протоколов, Курякин, иди туда, не знаю куда, ищи то, не знаю что. Илья обходит мастерскую по периметру, придирчиво рассматривает изображение не то тюрьмы, не то аббатства — единственная здешняя достопримечательность. А потом взгляд упирается в полотно на мольберте, и Илья замирает, со звенящей смесью ужаса и восторга осознавая: вот оно. У Андромеды непослушная челка и карие глаза Габи, Персей явно рисовался с него, Курякина, а вот голова Медузы Горгоны — с едва не разнесшей всю квартиру Виктории. Интересно, как картина вообще уцелела. Интересно, когда это Соло успел скопировать в свою гениальную голову рисунок шрамов со спины напарника и родимое пятно под левой лопаткой…

[скрытный товарищ]

Ключ скребется в замке входной двери, и Илья пулей вылетает из мастерской, запирая находку. Хватит и того, что французское отделение Интерпола в курсе нездорового американского чувства юмора. Хваленое чутье ошалело молчит, отказываясь делать выводы и выдавать координаты. Сухонькая старушка в нелепом тюрбане заглядывает в квартиру, подслеповато морща нос. Обнаруживает Илью и расплывается в счастливой улыбке. Говорит:
— Bonsoir, mon ami! — из дальнейшего торопливого щебетания удается понять только многократное исковерканное «Винсент» и едва различимое в череде проглоченных носовых гласных «Илья».
— Je ne parle par francais.
Престарелая гостья замолкает, удрученно всплеснув руками, и, цепко прихватив двухметрового агента за рукав, вытаскивает его на лестничную клетку.
Квартир на этаже всего две. Илья послушно шагает в распахнутую дверь. Картина на расцвеченной рыжими солнечными пятнами стене гостиной просматривается даже из коридора. Кажется, Актеон и Артемида. Что ж за страсть к античности-то, ковбой? С кого писалась Артемида, неясно, а вот рогатый Актеон предсказуемо узнаваем. Спасибо, что за кустами и без собак.
Не прекращая своей воркующей тирады, старушка подключает язык жестов. Взмах рукой в сторону окна, весомый тычок под ребра, кивок на картину, умильный оскал. У зеркала в прихожей ровный рядок фотографий в рамках. Смеющиеся мальчишки-близнецы, хмурая Артемида — дочь, наверное. Смущенно улыбающийся кудрявый парень в очках, берете и знакомой уже тельняшке. Вот тебе и хлипкая легенда безработного холостяка. Уверен, что опознал бы его при встрече, а, Курякин? Озарение накатывает волной: это не легенда, это работает иначе. Соло не притворялся, он придумал эту личность, нарисовал у себя в мозгу, как портрет, а потом просто влез в шкуру и слился с ней. Поверил, небось, сам — в провинциального художника, малюющего жанровые сценки для всех окрестных пенсионерок. Скверный разведчик, азартный игрок. Волшебник-недоучка, ненароком и невзначай превративший Илью-кагэбэшника в Илью-натурщика.
Есть в этом что-то сентиментальное. Сбежать в никуда, оставив не наводку даже — насмешку: «Взгляни на обычных людей, большевик. Довольно прятаться, низводя себя до функции. Пора открыть миру свое лицо».
Бабуля поднимает блеклые голубые глаза, кокетливо поправляет серебрящийся локон, выбившийся из-под импровизированной чалмы, и не глядя тычет скрюченным пальцем себе за спину. Пробковая доска, чешуя прибитых на разноцветные канцелярские гвоздики записок. Номера телефонов, даты, время и списки покупок, наверное. Адрес, выведенный знакомым размашистым подчерком, едва выглядывает из-под налепленных как попало неуверенных каракулей. Никакого шифра, никаких заученных шаблонов. Скверный разведчик, азартный игрок.
Гарольд Мэннок и внезапно — Япония, Токио, Тосима.

Габи молчит в трубку, и Илья молчит в ответ, устало прикрыв глаза. Это почти традиция, и в мозгу привычно всплывает какая-то чепуха о том, что гипотетическим соглядатаям придется попотеть, пытаясь разгадать смысл беседы.
— Представляешь, — наконец выдавливает из себя он, — Соло просто оставил записку с адресом у соседки.
Габи одобрительно хмыкает.
— Он всегда отличался страстью к импровизации.
— Тут другое, — и ведь даже самому себе не объяснить муторное, глухое раздражение от разыгранного Наполеоном спектакля. А Габи и не ждет объяснений, наверное — уж она-то давно наловчилась понимать напарников без слов. — Как ты там? — виновато интересуется Илья. Погряз в слежке за Викторией, носишься по свету из конца в конец, очертя голову, а она почти полгода чахнет на бумажной работе в нью-йоркской штаб-квартире А.Н.К.Л. Если вдуматься, подход Уэверли к обеспечению безопасности своих подопечных до обидного показателен: Габи, замурованная в охраняемом офисе, Наполеон в бегах, Илья в роли ищейки.
— Ты ведь в курсе, что Соло бросил свои вещи у меня?
— Наверное, твой платяной шкаф раздулся и лопнул, — несмешная шутка, недовольное фырканье в ответ. — Ты можешь отправить его одежду в аэропорт?

[скрытный товарищ]

Кожаный, умеренно потертый чемодан ожидает Илью по прибытии в Токио. Костюмов — пять, магическое число, наверное, Наполеон всегда возил с собой столько. С десяток рубашек, белье, дорогущая бритва (как он без нее полгода обходился-то), одеколон и вшитый под подкладку набор отмычек.
В такси Илья устраивается рядом с водителем и запоминает маршрут, машинально просчитывая возможные пути отхода из разных точек. С учетом местной архитектуры и левостороннего движения, задачка вполне подходит, чтобы размять мозг, успокаивая творящийся в душе разлад. Издевается, гад. Играет, высмеивает шаблоны. То ли за давние упреки в непрофессионализме мстит, то ли просто развлекается на свой лад. Послевкусие от роли натурщика оседает где-то под сердцем ржавой взвесью. Несуразное, ненужное, проходное, через чур заметное амплуа. Ни пользы, ни секретности, ни перспектив. Только утекающие сквозь пальцы, заплутавшие в проулках на окраине Тосимы сожаления — не то о выставленных на всеобщее обозрение шрамах, не то о вросшей под кожу привычке скрываться.
Просветы между домами сужаются до непроходимых для машины щелей. Илья расплачивается с таксистом и начинает продираться через вялый людской поток. Въевшаяся под кожу привычка просчитывать каждый шаг щекочет предвкушением: здесь в случае погони придется удирать по крышам, бросив все вещи. Ветер в волосах, скользкая черепица под ногами, бурлящий в крови адреналин и Соло, страдающий по потерянным шмоткам. Никаких неуставных метафор и подтекстов.
Косая двухэтажная постройка на стыке двух улиц, кажется, готова развалиться от стука в дверь. На порог выплывает японка неопределенного возраста в заношенном кимоно и потертом оби, напоминающая не то завхоза из рабочего общежития, не то хозяйку борделя. Окидывает Илью недобрым взглядом, неловко задирая голову, и с мяукающим акцентом интересуется:
— Что надо?
— Гарольд Мэннок, — отвечает Илья. Японка бледнеет и замирает, превращаясь в каменное изваяние кицунэ, а потом молча захлопывает дверь. Илья считает от одного до десяти и обратно. Разносить чертов постоялый двор в поисках Соло бессмысленно. Тот же принцип, что и в Мелуне. Угадай, подбери ключ, договорись. Окунись с головой в обычную жизнь, прими правила игры. Такой вот парадокс: ты можешь выпытать любую информацию из тренированного агента, ты можешь разгадать любой криптографический ребус, обнаружить любой тайник, но с простыми людьми от всего этого никакого толку, перед простыми людьми ты беззащитен.
— Мэннок платить за три месяц и съехал через неделю, — дверь так же резко отъезжает в сторону, в грудь Илье нарочито обвиняющим жестом упирается палец. — Я сдала его комнату, забирай его вещи и уходи.
— Куда он уехал?
— Не понимать по-английски.
Японка снова исчезает в недрах своего заведения, оставляя Илью на улице с двумя чемоданами и пачкой замызганных конвертов. Сухощавый паренек в темном хаори тащит мимо рикшу с двумя пожилыми европейцами. Те пялятся по сторонам с открытыми ртами. На втором этаже дома напротив распахивается окно и в какую-то секунду Илья почти готов лицезреть ведро помоев выплеснутое на голову туристам в качестве демонстрации местного колорита.
— У Танака-тян жених погиб при Мидуэе, она ненавидит американцев, а заодно англичан и всех Союзников, — громогласно сообщает высунувшийся в окно мужик. Трехдневная щетина, лет пятьдесят, может, больше, немецкий выговор. — Мэннок махнул в Калифорнию. Сан-Франциско, вроде.
Илья отступает на шаг, вглядываясь в помятую рожу неожиданного информатора. Тот шумно сплевывает, едва не пачкая чемодан, и криво ухмыляется:
— Ты Илья. Он сказал, ты его найдешь.
— Что еще он говорил обо мне? — пальцы предательски подрагивают, похмельный немец и вся ситуация в целом бесит до зубовного скрежета.
— Говорил, ты из Чехии, у тебя чудовищный акцент, и про Союз при тебе упоминать не стоит.
— Что-то еще? — ярость пополам с отвращением захлестывает с головой, взгляд беспомощно цепляется за порванный с одного бока бумажный фонарик, болтающийся прямо под окном.
— Еще, что ты дважды спас ему жизнь. И был самым молодым асом в его эскадрилье. К двадцати годам сбил дюжину наших, — в голосе слышится горечь, надлом, застарелая, загнанная поглубже, но так и не перегоревшая ненависть. Раздражение уходит, смеяясь злорадным весельем, Илья вскидывается, зло скалясь в ответ:
— Так оно и было.
Бесконечный перелет, блуждание по Токио, неприветливая маман, сдающая комнаты, внезапно складываются в единую картину. Нагромождение вранья, искусно сплетенный кокон прикрытья Соло трансформируется, превращаясь в универсальный щит, оружие и канал связи. В идеальную броню, скрупулезно подогнанную под него, Илью, и под всю изначально некомфортные для него обстоятельства. Широкий жест сродни дорогому и бесполезному подарку. Или наоборот: сродни грошовому, но субъективно бесценному для получателя. Вернуть отцовские часы. Мимоходом создать историю, оживить ее и швырнуть в лицо, зная, что именно в нее захочется поверить, именно ее удастся подхватить с полуслова.
Немец в окне зябко передергивает плечами. Илья пихает конверты во внутренний карман куртки, поднимает чемоданы и идет прочь.

В детстве думалось, Японию называют страной восходящего солнца потому, что там начинается день. Сто восьмидесятый меридиан, граница между сегодня и вчера. Три часа чартерным рейсом до островов Самоа — и можно нагнать ушедшие сутки. Десятичасовой перелет над Тихим океаном — и таможня завизирует гостя из будущего, приземлившегося в Сан-Франциско раньше отбытия из Токио.
Немолодой сосед справа спит, свесив руку в проход. Рыжеватый солнечный блик прилип к горловине застиранного свитера. Илья прикрывает шторку иллюминатора, бережно выуживает бумаги из внутреннего кармана и раскладывает на откидном столике. Письма, фотографии с короткими комментариями на обратной стороне, ничего секретного или примечательного, просто осколок жизни никогда не существовавшего человека. На конвертах — лондонский штамп, марки с изображением Елизаветы II, незнакомый адрес и знакомый — почти что собственный — почерк. Перекладина на t слегка перекошена, вместо точки над i то и дело выскакивает пижонский кружок. «Габи снова беременна, надеюсь, ты приедешь летом на крестины».
Фотографии небрежно завернуты в обрывок японской газеты. Стояли в рамках, наверное, пока ушлая хозяйка не надумала освободить место. Гарольд Мэннок в форме лейтенанта Королевских ВВС опирается рукой на крыло Сплитфайера, 616-ая эскадрилья перед Битвой за Британию. Гарольд Мэннок и Илья Курякин в окружении неизвестных пилотов. Если приглядеться к снимку, можно заметить нитевидные кривые стыков там, где лицо приклеивалось в чужому телу. Фотомонтаж — кропотливая работа. Илья рассматривает пожелтевшие, искусно состаренные снимки, пытаясь опознать свои пленки или знакомые кадры из досье. Перед глазами стоит Мелун и неспешно кружащие по каналу под окном лебеди. И Соло с маникюрными ножницами, лупой и пинцетом ковыряющийся в ворохе фотокарточек, выискивающий нужные ракурсы, любовно совмещающий, склеивающий по кусочкам одну на двоих легенду.
«Я много езжу по работе последнее время, ты знаешь. И это хорошо, наверное, вот только чертовски не хватает облаков, мелькающих под крылом самолета и верной тени ведомого за плечом, не хватает глазка авиагоризонта, отделяющего небо от земли и правильный поступок от ошибки». Я бы так никогда не сказал, думает Илья. Я бы сформулировал иначе.
Токио отснят на цветную пленку, Мэннорс появляется то тут, то там, неизменно подтянутый и опрятный, в выцвевшем форменном кителе и с тростью. На свежих кричаще-ярких снимках отчетливо видна седина на висках, напряженная вертикальная складка между бровей и круги под глазами. Мэннорс старше Соло лет на десять, не меньше. Мэннорс на целую войну его несчастнее. Что ж ты с собой делаешь, ковбой?
Открытка из Сан-Франциско подписана Джоном Биггелоу, вместо текста — обратный адрес: пересечение Хэйт-стрит и Станьян-стрит, парк «Золотые ворота». Номера дома нет.
В последнем Лондонском конверте — фото Габи с младенцем на руках. И жмущаяся к полям приписка: «Давно хотел сказать, похоже, ты — единственный человек, который до сих пор отваживается меня удивлять».
Вот ведь позер, задумчиво фыркает Илья. Губы сами собой расползаются в улыбку. И, кстати, в чем-то выдуманный чешский летчик-ас, пожалуй, прав.

tbc

[Nastix M. Scarhl]

О, боги, это великолепно!!! _____ сначала текст казался шутливым в какой-то степени, но потом эта неспешная, но тревожная серьезность поглотила меня с головой

рисунок шрамов со спины напарника и родимое пятно под левой лопаткой…

наэтом моменте, я, как художник, просто тихо завыла

Волшебник-недоучка, ненароком и невзначай превративший Илью-кагэбэшника в Илью-натурщика.

просто

Наверное, твой платяной шкаф раздулся и лопнул

наверно от гордости, не так ли?

склеивающий по кусочкам одну на двоих легенду

и вот тут это всё заставило меня растечься лужей просто
Автор, умоляю, скорее продолжение!

[~Runil~]

Автор, признаюсь, что удивлена, и удивлена приятно!
Это эмоционально сильно, визуально вкусно и по человечески приятно)
Спасибо!

[Julietta2107]

Какой интересный квест, дорогой Автор! Очень жду продолжения

[Squirry]

Ой, здорово-то как. Язык такой насыщенный, в каждом предложении охапка важных мелочей. И история чем дальше, тем интереснее.
А Илья на каждой следующей квартире будет находить ещё пару чемоданов с пятью костюмами)))

[Зимний фейрверк]

УРУРУ КАК ЗДОРОВО
))))))))))))))
АВТОР ЖГИ ЕЩЕ
на моменте с чехом, при котором лучше не упоминать советы, отсмеялся)))
Наполеон Хардиган очень порадовал)Так и хочется сказать - Илье эта роль подошла бы больше, но когда это Наполеон соглашался быть ведомым)))очень буду ждать продолжения) начало захватывающее))

[Anarda]

классно как очень жду продолжения

Только сейчас прочитала исполнение и оно потрясающее. Просто потрясающее. Надеюсь, автор, вы не забросили текст и напишите продолжение)

[robervary]

Очень красивый текст, интересная завязка, история круто прописана, и матчасть отлично проработана
На моменте письма псевдолетчика как-то неожиданно вспомнился роман Энсана Кейса "На крыле".

[Мойра*]

Вот странно, обычно не узнаю авторов, даже тех, кого , казалось бы хорошо знаю. А тут стойкое ощущение , что узнала руку))) Уж очень вкусный и яркий текст. Множество мелочей, делающих картинку объемной и живой. ))) Буду ждать продолжения.

[скрытный товарищ]

Большое спасибо всем за теплые слова! Автору очень приятно. И автор надеется, что заказчик не исчез и не обиделся, а просто ждет окончания текста.

Nastix M. Scarhl, продолжение скоро будет.

~Runil~, спасибо, я тоже удивилась, когда поняла, что изначально задуманный драбблик расползся до размера миди))

Julietta2107, да уж, Наполеон подкинул Илье задачку))

Squirry, спасибо! Чемоданов всего два - один Наполеона, один Илюшин)))

Зимний фейрверк, ну, думаю, при чехах упоминать Советы действительно не стоит))))

Anarda, продолжение уже в процессе.

Нга, ни в коем случае не забросила, ждите))

robervary, знаете, автору безумно приятно видеть, что отсылки к Вингменам заметны. Очень неожиданно и приятно встретить поклонника Э.Кейса))

Мойра*, ну, я даже не знаю, что сказать. Полагаю, догадка верна))) Продолжение скоро будет.

[скрытный товарищ]

Исполнение 1, часть 2/2 (2 870 слов)

Утренний Сан-Франциско встречает душным маревом, колыхающимся над раскаленной взлетно-посадочной полосой. Виза в паспорте — задним числом — привет из детства. Илья берет в прокат новенький, блестящий черными боками Фэарлэйн и едет в город. Вся затея с каскадом масок уже не ощущается издевкой. Наполеон ушел от преследования, мастерски запутав следы и столь же мастерски разбросав подсказки, доступные только одному человеку. Протянул Ариаднову нить, выводя из собственноручно возведенного лабиринта. (Нужно будет потом поинтересоваться, не висит ли в одной из мелунских гостиных портрет голубоглазого блондина Тесея.) Рациональная часть сознания отмечает, что задание Уэверли выполнено на отлично. Беспокойный мальчишка-мечтатель, грезивший сбитыми Мессерами, жадно и нетерпеливо ждет продолжения игры.
Хейт-стрит упирается в «Золотые ворота». Илья бросает машину в нескольких кварталах к востоку, забирает с собой открытку и черно-белую фотографию из досье и идет пешком. Этот танец танцуют в паре. Веди, Ковбой, я подстроюсь. Говори то, что хотел сказать. Я здесь, я слушаю.
Разомлевший на солнце Сан-Франциско купается в лучах уходящего лета. Оплывает как свеча, расцветает рыжеватыми выгоревшими проплешинами на кронах деревьев. Машины ползут по улицам вяло, как будто нехотя. Люди бродят без дела, толпятся на перекрестках, смеются счастливо и беззаботно, толкают под локоть, окликая невпопад. Парк похож на Крымский пляж в высокий сезон или на разросшийся до размеров маленького государства цыганский табор. Разрисованные фургончики, разбросанные то тут, то там покрывала. Люди, расположившиеся прямо на траве. Парни с длинными волосами, девушки в рваных джинсах. Гитарные рифы, вразнобой доносящиеся со всех сторон.
— Нравится? — Илья оборачивается на голос, натыкаясь на долговязую девчонку лет двадцати. Цветная плетеная повязка в русых неровно остриженных волосах, босые ноги, юбка до щиколоток и просвечивающие сквозь вязаную майку соски.
Илья торопливо закатывает рукава водолазки до локтя. В голове вертится, что, чтобы сойти тут за своего, нужно порвать брюки, не бриться неделю и прекратить осуждающе пялиться на полуголых девиц. Ты этого добиваешься, Ковбой? Пытаешься превратить советского разведчика в чертова хиппи?
— Я ищу Джона Биггелоу, — говорит Илья. Получается, наверное, излишне резко. Девушка недоуменно поднимает брови.
— Это кто?
Фотография выскальзывает из пальцев, как назло приземляясь изображением вниз. На гладко выбритый, насмешливо вздернутый подбородок Соло прилипает грязь. Прекрасная маскировка. Осталось растрепать шевелюру и нацепить замшевый жилет с кучей значков.
— Гм, — многозначительно тянет девчонка, забирая снимок. Склоняет голову на бок, задумчиво пожимает плечами. Майка ползет вверх, делая отсутствие белья заметнее. Грудь маленькая, соски торчат вверх. Лучше бы прикрыла, думает Илья. Стыдоба. — А кто он тебе?
— Воевали вместе.
Девушка морщится неприязненно. Если приглядеться, на носу и на щеках проступают светлые веснушки.
— Занимайся любовью, а не войной, — улыбается, возвращает фото и идет прочь.

Трава тепло щекочет босые стопы. Илья бродит по парку, таская остроносые ботинки в руках и подставляя лицо ласковому солнцу. Тут пахнет зеленью, дымом и совершенно отчетливо — океаном. Если присесть в тени, привалившись спиной к прохладной коре липы, если прикрыть глаза и расслабиться, возникает сюрреалистичное ощущение, будто время не застыло даже — расплавилось, размазалось, как на картинах Дали, завязалось в узел или свернулось в гигантскую воронку, высосавшую из окружающей действительности ее скелет и структуру. Вечное сегодня без завтра. Свобода без ответственности, любовь без обязательств и мир без войны. Об этом ты мечтал, раз за разом рискуя жизнью во благо Отчизны? Этого хотел, возвращаясь домой с очередной самоубийственной миссии? На это надеялся, преследуя через половину земного шара очередного злодея? Мир без войны и сегодня без завтра.
Имя вертится на языке: Джон, Джонни, Джо. Воображение услужливо дорисовывает отросшие кудри, ловкие пальцы на отполированных до блеска ладах гитары, смешливые искры в синих глазах. Кем бы мы были, Ковбой, во вселенной, где не существует ни политики, ни экономики, ни жадности, ни власти?
— Я ищу своего друга, — фотография кочует из рук в руки, заплывает разноцветными отпечатками пальцев. — Он сейчас совсем другой, просто этот снимок, единственный, понимаете?
Сочувственные, извиняющиеся, равнодушные, пьяные улыбки в ответ.
— Нет, не видели.
— Да, вроде, был тут, приехал с целым фургоном дури, потом укатил в Сан-Хосе.
— О! Да это ж мой бывший, Арти! Год назад разошлись, он тогда группу собирал, играли этим летом в Монтерее.
Илья кивает, благодарит и бредет дальше. Левый ботинок дважды теряется в толкучке у стадиона. Брюки давно смяты и заляпаны зеленым. Узкие рукава водолазки неприятно натирают кожу выше локтя, но раздеваться до майки в общественном месте все еще кажется неприличным.
— А он тебе кто? — спрашивает мужик в джинсовых шортах и синем свитере с красными огурцами.
— Мы вместе работаем на секретную международную организацию, сражающуюся за мир во всем мире.
Мужик хохочет, хлопая себя по кривым коленкам, а потом оборачивается и орет куда-то в толпу:
— Ри! К Красавчику приехал его русский дружок!
Ри — Рианна — эффектная блондинка в коротком платье и красных чулках. В волосах какой-то желтый подвявший цветок, ногти обкусаны, грудь прикрыта, на правой щеке — родинка.
— Ты Илья? — спрашивает она. Задумчиво щурится, кусает губы, говорит: — Он уехал, почти два месяца назад. Ждал тебя до последнего. — Подходит ближе, хлопает по плечу: — Вы красивая пара. — Ободряющая улыбка: — Не переживай, догонишь!

День незаметно сменяется вечером. Солнце сваливается за горизонт беззвучно, как будто с разбегу входит в ласковые воды океана. Ночь накрывает город темным покрывалом, принося уже по-осеннему прохладный ветер и, наверное, тишину. «Золотые ворота» не слышат ее, не успокаиваются ни на секунду, расцветают всполохами костров, мелодично и текуче перекликаются песнями, гомонят без умолку, зовут в свое нескончаемое лето.
Левый ботинок все-таки оказывается потерян, где-то у прудов. Ри болтает, несет какую-то чушь, и Илья по крупицам собирает собственную легенду. Складывает из осколков, отсветов и отзвуков историю, впитывает притаившуюся за границей парка тишину, ищет в себе — и находит — карикатурно изломанные отражения чужой судьбы, в которой хватало место на любовь и не хватало — на Родину. Кем бы мы были, Ковбой, в мире без Железного занавеса и гонки вооружений?
Рассвет накатывает приливной волной, сметая жалкие попытки заснуть. Илья ворочается на полу тесного фургончика, пытаясь отгородиться пропахшим сигаретами спальником от кувыркающегося рядом трио. Парень дышит загнанно, хрипло шепчет, переходя на французский. Ри смеется навзрыд, захлебываясь. Вторая девушка напевает негромко, срываясь на торопливые стоны, беспорядочно шарит руками, то и дело задевая Илью. Умоляет о чем-то речитативом на вдохе, раз за разом зовет присоединиться. Илья накрывается с головой, мучает себя удушливой вонью прогорклого табака и застарелого пота, пытаясь перебить тянущее в паху возбуждение. Шепот, смех и стоны бьют по барабанным перепонкам, ввинчиваются в мозг назойливым, больным вопросом: чем бы мы стали, Ковбой, без нашей с тобой Холодной войны? Ри вскрикивает, коротко и жалобно, неугомонное воображение рисует разметавшиеся по подушке черные кудри и расфокусированный взгляд синих глаз. Ревность захлестывает разом, бьет под дых. Илья подтягивает колени к груди, упираясь лбом в прохладный борт кузова.
— Эй, — сонно бормочут за спиной, — не обязательно соблюдать этот ваш целибат, чтобы быть вместе. Любовь должна быть свободной, верность не в этом, верность в сердце.
«Брезговал, — думает Илья, — или о здоровье заботился». И выключается, как обухом по затылку ударенный. Просыпается он час спустя, насилу выдергивая себя из муторной утренней дремы. Вылезает из фургончика, перепроверяет мятый листок с номером телефона и названием частного аэродрома на севере Канады и идет прочь.

[скрытный товарищ]

Росс Ривер — это не населенный пункт даже, это паромная переправа в месте слияния двух рек. Жилище паромщика, несколько охотничьих хижин, взлетно-посадочная полоса для одномоторных самолетов, заправочная станция. Шоссе номер четыре уходит на северо-запад вдоль реки Пелли, вьется, обходя овраги, петляет по пригоркам, тонет в белесом облаке водяной пыли. Дождь то начинается, то прекращается снова, пару раз в лобовое стекло пикапа начинает колотиться град. Дальше от дороги, в каменистых распадках между косматыми елями то и дело мелькают снежные кляксы. Туман наползает клочьями, выпластывает молочные щупальца из низин со стороны реки, облепляет мокрый асфальт, обрубает видимость до каких-то пары метров. Водитель пикапа — седой как лунь косматый старик, с жилистыми руками и недобрым прищуром льдисто-серых глаз — сидит, припав лбом к стеклу, и скрупулезно объезжает каждый камень.
Лес пахнет хвоей, дождем и первыми осенними заморозками. Водолазку пришлось сменить на свитер еще в Уайтхорсе. Знобкая сырость путается в волосах, цепляется к ресницам, лезет за воротник. Куртка висит громоздким липким комом, брюки пристают к ногам, некрасиво вытягиваясь на коленях. Илья все пытается пригладить их, отряхнуться, вернуть внешнему виду хоть какое-то подобие опрятности, но пользы с того никакой.
— Антон Курякин, которого ты ищешь, — тянет старик, отрывая от созерцания окружающего пейзажа, — кто он тебе?
— Брат, — пожимает плечами Илья и надеется, что не ошибся, верно интерпретировал выбор фамилии, не пропустив менее очевидного намека.
Клочковатая борода нелепо вздыбливается, старик хмыкает и снова переключает внимание на дорогу.
Машина сворачивает с шоссе на широкую укатанную грунтовку, продвигаясь на север, туда, где вокруг месторождения цинка отстраивается безымянный шахтерский городок. Местные называют его «Фаро».
Молодых агентов всегда предупреждают: нельзя жить прикрытьем. Нельзя сливаться с маской, замещая ей собственное лицо. Нельзя платить собой за достоверность легенды. Потому что в противном случае однажды, сорвав очередную личину, ты обнаружишь под ней пустоту. Не человека — оболочку, забывшую себя, растерявшую свои цели и смыслы.
Калейдоскоп чужих судеб, слишком настоящих, болезненно реальных легенд, мелькает перед глазами. Соло-художник, Соло-ветеран, Соло-пацифист. Незнакомый еще Соло-работяга. И каждый раз рядом — мерцающим маяком, путеводной звездой, зовущей вперед — другой образ: муза, сослуживец, любовник, брат. И не разберешь уже, то ли профессиональная необходимость, вынужденная мера, позволяющая отыскать след единственному достойному доверия человеку, то ли такое вот своеобразное признание.
Машина тормозит перед понтонным мостом, метрах в ста выше по течению по свежепроложенному железнодорожному полотну грохочет над рекой состав с древесиной.
— Все вывозят и вывозят, — бормочет под нос водитель. — Половина домов не достроена, зима скоро топить нечем будет. Народ все прибывает, а лес продают, идиоты…

Дождь начинается снова, выжимая из туч долгие северные сумерки. Под ногами чавкает глинистая каша вперемешку с опилками и гравием. Два кожаных чемодана в руках — один свой и один с джентельменским набором Соло — выглядят чужеродро и неуместно. Хозяин пикапа насмешливо фыркает на прощание, машина дважды глохнет на старте, старик ругается, упрямо дергая ключ зажигания, и уносится в сторону шахты, окатив фонтаном грязи из-под забуксовавших в луже колес.
Стройка тонет в тумане. Из лениво ползущих клочьев белесой мглы беспорядочно проступают коньки крыш и бревенчатые срубы. Илья безуспешно силится различить какую-то систему, угадать направление улиц. Разворачивается и шагает к жилым времянкам. Барак в центре — администрация с пустым покосившимся флакштоком. Рядом — скорее всего столовая. Илья толкает дверь и вваливается внутрь.
Столы раздвинуты к стенам, народ толпится у импровизированной барной стойки, лампочка, свисающая с низкого потолка на кривом проводе, выхватывает желтый круг в центре комнаты, который все единодушно обходят стороной. Новенький кассетный магнитофон заходится незнакомой песней, с трудом перекрывая урчание генератора. Пахнет пивом, жаренным мясом и соляркой. Темные брезентовые куртки свалены неряшливой кучей на столах у входа, дальний угол пестрит фланелевой клеткой и растянутыми свитерами ручной вязки.
— Эй, — орут от стойки, — расступись, мужики! Ко мне брат приехал!
Соло проталкивается через толпу, шагает, едва не задевая макушкой лампочку. Тусклый электрический свет выхватывает спутанные волосы и неаккуратно подстриженную бороду. Горизонтальные морщины на лбу, пятно сажи на щеке, белые капли пены под носом. Из-под расстегнутой до пупа предсказуемо клетчатой рубашки торчит линялая майка. Мозг запоздало отмечает нарочито заметный русский акцент. Соло хохочет, запрокидывая голову и наваливается с медвежьими объятьями. Обдает горьким запахом смолы, костра и хмеля. Хлопает ладонями по спине.
— Глядите, — кричит, отстраняясь, — как мой мелкий продвинулся! Большой человек, — нестройный гогот за спиной, — детей тренирует в Уайтхорсе!
Илья фыркает наконец, отмирая. Сдвигает багаж в сторону, сгребает в охапку «брата», шепчет, зарываясь носом в кудри за ухом:
— Я тебе бритву привез, умник.

— Я в детстве хотел быть учителем, — басит мужик у стойки, метра два ростом, и три Габи в обхвате.
Лесорубы и шахтеры. Серые лица, взгляды исподлобья, мозолистые руки, сбитые костяшки. Илья осторожно скашивает глаза, сравнивая. Так и есть. Антон-Соло — такой же. И как теперь сейфы вскрывать будет такими лапищами?
— А я — инженером, — кричит кто-то у входа. — А война началась — и не выучился.
— А я, — хохочут рядом, — летчиком, но война кончилась — и не срослось.
Илья коротко кивает в сторону:
— Спасибо.
Ловит пустой, бессмысленный взгляд металлически-серых глаз. Сердце пропускает удар, хочется схватить за плечи и потрясти изо всех сил. Ты там, Ковбой? Слышишь?
— Знал, что ты оценишь, — мимолетная усмешка прячется в бороде, и спустя секунду уже не разобрать, была ли она — или померещилась.

— Ты долго, — подавляя зевоту бормочет Габи на том конце линии. Илья судорожно пытается сообразить, сколько же сейчас времени в Лондоне. — Хорошо, что с Соло все в порядке, рада, что вы возвращаетесь. У Уэверли есть для нас миссия.
Дождь барабанит по дощатой крыше административного корпуса, пузатый недовольный комендант пыхтит за картонной перегородкой. Два доллара содрал за звонок.
Илья молчит. Никто не может возродиться в одночасье, стучит в висках. Наполеон почти полгода жонглировал придуманными личностями, вымарывая из себя собственное «я». Сколько потребуется теперь, чтобы собрать себя по крупицам и вернуться к работе. Себя ли собрать? Вернуться ли?
Железный Дровосек в брезентовом капюшоне ждет на улице, курит вонючую самокрутку, вяло переругиваясь с заместителем коменданта.
— Тут проблемы с транспортом, — говорит Илья. — Я передам координаты, пусть Уэверли присылает вертолет. В противном случае, нам выбираться отсюда не меньше двух суток.
Да и захочет ли Соло отсюда выбираться? Нельзя срастаться с маской. Нельзя забывать себя в угоду легенде. Нехорошее предчувствие сворачивается ледяным клубком в районе солнечного сплетения. Что делать теперь, чтобы он вспомнил? Что делать, если «его» уже и нет вовсе? Есть лесоруб Антон с дурацким акцентом, а гениальный мошенник Наполеон Соло остался всего лишь прикрытьем, пустым, безжизненным и бесполезным.
— Я поняла, — устало отзывается Габи. — Держитесь там, не уходите никуда, транспорт будет.

[скрытный товарищ]

Тропинка стелется под ноги, уютно поскрипывая под подошвами влажной хвоей. Редкие капли срываются с веток, кепка намокла, куртка в процессе. В густых как кисель сумерках расползающийся по прогалинам туман кажется живым. Более живым, чем пыхтящий за спиной Антон.
— А помнишь, братишка, в детстве ты боялся привидений, — и хохочет опять, запрокинув курчавый подбородок.
Илья ускоряет шаг. Между лопатками жжется, как точка прицела, печет от молчаливого присутствия компании призраков: Соло-художник, Соло-ветеран, Соло-пацифист. Соло-настоящий. По-детски жутко: обернешься — а там они все, шагают в ногу, думают каждый о своем. По-детски до панически заходящегося в грудной клетке сердца страшно: обернешься — а там только Соло-работяга в безразмерной спецовке, бредет, плечи сгорблены, руки в карманах.
— Наша делянка дальше, туда ведет нормальная грунтовка, тягачи проезжают, недавно стрелку сделали и разъезд, теперь и железная дорога есть. А здесь озеро. Летом, знаешь, можно было купаться. Сейчас, конечно холодно уже. Разве что по пьяни кто полезет, но там дно торфяное. Парня одного утянуло по весне… Осторожней там, у берегов водостой между кочками. Туфли свои попортишь.
Левая нога по щиколотку уходит в ледяную жижу. Илья отшатывается назад, пятится, в ботинке противно хлюпает. Соло налетает со спины, замирает, обхватив руками поперек груди, тепло дышит в шею. Волоски на затылке встают дыбом, по спине вниз стекает жаркая волна мурашек.
— Выпадаешь из образа, Ковбой, — шепчет Илья.
— Ты против, Угроза?
— Я — за.
Мокрая замша шуршит о брезент, под ногами трещат мелкие ветки. Соло тянет в сторону от тропы, чертыхается сдавленно — и сразу без акцента — влетев в очередную замшелую лужу. Лица в темноте не видно почти, и Илья оглаживает пальцами скулы, лоб, заросшие щеки. Наощупь находит губами губы, сцеловывает кривую ухмылку. Ищет вслепую эхо тех, прочих, безуспешно пытается разделить одного человека на пять частей.
Вжикает молния, под свитер забирается промозглый ветер и теплая шершавая ладонь. Обводит с нажимом ребра, едва ощутимо царапая мозолями.
— Черти-что с руками стало, — бормочет Соло, колючей щекоткой проходясь вдоль линии челюсти, выдыхает жарко, лезет носом под ворот свитера. — И, напомни, что ты там про бритву говорил, Угроза?
Бессловесные призраки жмутся ближе, прорываются с зябким осенним воздухом под куртку, стекают холодными каплями с кепки за шиворот. А, может, и нет никаких призраков, не было никакой легенды, были осколки одной судьбы и одной мечты, отрезанные друг от друга, возведенные в абсолют, раздутые до абсурда, беспомощные и нежизнеспособные по отдельности.

— Почему ты не сбежал? — спрашивает Илья.
Чемоданы стоят посреди единственной комнаты, занимая все свободное пространство во времянке. Илья сидит на узкой кровати, чуть не упираясь макушкой во второй ярус. Сосед вернется со смены к утру, сказал Наполеон. На шахте график совсем зверский.
— Ты так и не понял, да? — Наполеон высовывается из узкого предбанника, где куском ткани отгорожена импровизированная душевая с умывальником. Отфыркивается, кое-как приглаживая мокрые кудри, с сомнением косится на привезенное Ильей богатство. — Кем ты бы стал, если бы мог вернуться на двадцать лет назад? — огорошивает без перехода.
— Зная то, что знаю сейчас?
— А это изменит ответ?
— Нет, не изменит. Стал бы разведчиком.
Наполеон хмыкает удовлетворенно, натягивает поверх майки безразмерный свитер, садится рядом, тепло прижимаясь бедром. Илья размышляет — впервые, наверное, — о благах цивилизации. И в который раз — о том, что писать в отчете начальству. О том, что придется что-то врать Габи, и она непременно догадается сама, и еще неясно, как отреагирует. О том, что формулировка вопроса изначально неверна, но ответ понятен и так.
— Ты — не я, — говорит он. — Ты мог выбрать любую из нарисованных тобою жизней.
Наполеон хмурится и задумчиво скребет пальцами по щетине. Жест простецкий и «не его», Илья отводит глаза, разглядывая чернильную темень за окном.
— Ты был в любой из нарисованных мною жизней, — пожимает плечами Наполеон. — Был, чтобы найти меня и забрать, кстати.
Вот ведь позер, думает Илья. Не побрился сразу, решил дождаться отеля, горячей воды и высококлассного цирюльника, чтобы устроить полноценное шоу. Весь цирк с поисками, все три месяца непрекращающегося побега были нужны лишь затем, чтобы вернуться. Чтобы осмотреться и вспомнить, что из всех возможных вариантов реальности наш все еще остается лучшим.
— Брось, Илья, — говорит Наполеон. — Неужели ты и правда считаешь, будто я мог променять свою жизнь на это? — рассеянный кивок в сторону гнутого кипятильника в стакане на тумбочке.
Еле слышный гул, медленно приближается с востока, постепенно превращаясь в рев винта. Наполеон бездумно теребит ворот свитера, выглядит при этом почти счастливым.
— Не считаю, — говорит Илья. — Просто хотел услышать от тебя.
Вертолет проносится над поселком. Луч прожектора мелькает за окном, убегая в сторону шахты. Наполеон подхватывает чемодан, тянет Илью за руку, улыбается от уха до уха:
— Я действительно соскучился по тебе, Угроза. Доволен?

the end

[Мойра*]

какой кружевной текст!! Многослойный.
Спасибо)) Такая причудливая игра. найди меня в этом калейдоскопе. Я жду. ))

[Будем счастливы, господа!]

я плачу от удовольствия, автор. спасибо

[Squirry]

Здорово. Хорошая получилась история. Просто вот снимаю шляпу перед фантазией автора. Отличная заявка - и отличное внезапно "непростое", с секретом, исполнение.
Илья в Сан-Франциско, теряющий ботинки и открывающий в себе новые горизонты, меня покорил.

[bistrick]

Очень круто! Эти жизни на выбор, погружение
Спасибо большое!

Уиииии, оно такое офигенное! Такое классное! И концовка правильно-хорошая. Верится во все это. Спасибо!

[скрытный товарищ]

Первая часть несказанно порадовала и захватила. Действительно шпионские догонялочки с понятными только друг-другу намеками. Увлекательно и дико хотелось продолжения. Но вот само продолжение, к сожалению. вообще не таким ожидалось. По сравнению с первой частью, окончание уже какое-то чуть ли не депрессивное. Серое, нерадостное и неопрятное, как Соло в канадской глубинке.
Мы отлично понимаем, что в заявке не прописано, что исполнение должно быть оптимистичным и мажорным. Но все то вкусное, красивое, теплое, что хотелось бы увидеть в исполнении заявки ( Вы видели Кавилла в вязаных свитерах и с бородой? Это же милота, теплота и уют! Его ж тискать не перетискать!) так и осталось у нас в воображении и в строках заявки. И красота Канады тоже где-то там в заявке, а в исполнении просто глушь, болото и никаких удобств.
В общем, хотелось просто не этого. Вообще не этого. Хотя фик написан хорошо, с умными "шпионскими ходами".
Авторы заявки)

[скрытный товарищ]

скрытный товарищ, ну, я могу только попросить прощения за непопадание в хэдканон и понадеяться, что кто-то другой додаст всего, чего хотелось.

Мойра*, Будем счастливы, господа!, Squirry, bistrick, Нга, спасибо большое, я рада, что вам понравилось.

А.

[скрытный товарищ]

Очень жаль, что Виктория так и не развернулась во всей красе(

[Molly_Malone]

Интересный, необычный текст. Очень красивая идея, эпизод с ревностью в Сан-Франциско - в самое сердце, плюс параллели с "Вингменами"!

[muxoe_kuco]

Текст божественно прекрасен, браво!!!
Какая многослойная история! Каждая крошечная деталь играет настоящим бриллиантом!
Автор, спасибо за такое чудо!