[ваш дядя]

3.1. Соло - сексоголик. Пытается скрыть и преодолеть зависимость, но регулярно срывается. Однажды об этом узнает Илья. Чем больше драмы, тем лучше.

@темы: не выполнено, 3 тур, Илья Курякин, Наполеон Соло

Comments

[скрытный товарищ]

Исполнение 1. 896 слов.

Нет таких слов, чтобы описать этот внутренний голод. Это то, что выкручивает жилы, рвет крышу, корежит сознание. Вот ты еще человек, а в следующую секунду - одержимое животное. Соло очень не любит фильмы про оборотней, потому что слишком остро ощущает родство с этими мифическими тварями. Не такими уж и мифическими. Жажда плоти - она на всех одна. И не важно, хочется рвать чужое тело зубами, захлебываясь в липкой теплой крови, или врываться резкими толчками, выбивая крики и стоны, ощущая чужое желание как свое собственное, не в силах успокоиться, не в силах получить полное, окончательное удовлетворение.
Сначала, когда доктор объяснил Соло его диагноз, он только посмеялся. Что страшного может быть в том, чтобы все время хотеть секса? это же прикольно! Он мачо, настоящий мужик, секс-машина. Но это весело, когда тебе шестнадцать, а когда тебе тридцать - это становится трагичным.
Соло отталкивается от стены и следует за великолепной блондинкой. Она заворачивает за угол, заходит в лифт, Наполеон следует за ней, выходит на этаже, заходит в номер.
Самое противное во всем этом, что тебе все равно. Однажды становится все равно, кого трахать: они могут быть красивыми или не очень, стройными или полными, блондинками, брюнетками, рыжими, не очень молодыми, любого пола - совершенно не важно. Наполеон ощущает себя человеком, которого постоянно топят и лишь иногда позволяют всплыть на поверхность и глотнуть воздуха. Но чем дальше, тем хуже, потому что с каждым разом нужно больше.
Соло бездумно толкается между распахнутых ног красотки, улыбается на автомате и стонет в такт. На самом деле, ему плевать, просто хочется облегчения. Дама бурно кончает под ним, а Соло - нет. Это как извращенная пытка. Ты хочешь, но не можешь. не можешь, никак, ни с кем, все болит, перед глазами плывут цветные круги.
Наполеон вываливается из номера в распахнутой рубашке и по пожарной лестнице спускается на свой этаж. Он весь горит, по лицу течет пот. Сколько он уже не получал удовлетворения? Наверное, это началось еще до встречи с Габи и Ильей. И продолжается вот уже полгода. Не помогают ни врачи, ни наркотики, ни отрывы - ничего.
Соло вваливается в свой номер и падает на кровать, рыдая от напряжения. Еще немного, и он не сможет работать вообще. Будет, как Илья, швырять вещи в разные стороны, крушить все вокруг себя.
Дверь тихо открывается. Соло притворяется спящим, но под рукой у него пистолет, как всегда, впрочем.
- Не легчает? - спрашивает Курякин, проходя вглубь комнаты и включая ночник.
- Что? - дергается Соло и отворачивает лицо от света.
- С проблемой твоей не легчает?
- У меня нет проблемы, - говорит Соло в подушку и молится, чтобы Илья ушел.
- Нет проблемы, значит, - голос Ильи резкий, впивается прямо в голову. - То есть, три негра, с которыми ты ходил на прошлой неделе, не проблема? Трансвестит из клуба месяц назад? А еще позавчера бдсм-клуб, где тебе в зад вставили огнетушитель и ебали в рот по очереди все посетители?
Соло дергается как от удара. Нет, сам он это еще мог пережить, но зачем Илья?
- Зачем ты? - тихо шепчет Наполеон и сворачивается в клубок тоски и боли. - Я стараюсь, у меня не получается терпеть, - он бесшумно рыдает, и слезы стекают ему прямо в рот.
- Я знаю, - Илья садится рядом и кладет руку ему на плечо. - Я понимаю, наверное, отчасти... Я сам такой.
- Нихрена не такой, - Соло зло отпихивает его руку. - Кидать стулья в стены или совать их себе в жопу - есть разница, согласись.
Илья пожимает плечами. Он не выглядит злым, раздраженным или разочарованным, в его глазах нет жалости. Он просто смотрит - как всегда.
- Знаешь, - Курякин вдруг ложится рядом с Соло и смотрит в потолок, - ты когда-нибудь кидал любимую женщину в стену? Бил ее до одури, чтобы прям убить, чтобы мозги по стенам и кровь водопадом? То есть, чтобы хотеть этого до умопомрачения, но сдерживать себя? А потом тебя рвет изнутри - стыд, страх и, что самое страшное, желание закончить начатое. Лучше бы меня десять негров выебало, честно, - Илья поворачивается к Соло и проводит пальцем по его губам, потом сует палец в рот. - Как крекер, - задумчиво произносит Курякин и тянется ближе.
Соло сам не знает, что делает, зачем, почему, но тоже тянется. И это как бред какой-то, как потеря сознания, потому что в следующую минуту Илья уже входит в него быстрыми четкими движениями, под спиной скрипит кровать, ножками выдавливая в паркете борозды. Илья говорит - шепчет на ухо - страшные вещи. Про смерть, боль, про то, что он хотел бы сделать с Соло, на какие куски и как разрезать - педантично рассказывает, вдумчиво, и Соло отрывает от реальности окончательно. Он чувствует, как его поднимает куда-то в верхние слои атмосферы, вот-вот, сейчас будет воздух, такой необходимый, такой желанный... Илья ломает спинку кровати одной рукой, а другой уничтожает подушку. А облегчения не приходит.
Наполеон лежит опустошенный, ничего не понимающий, словно крошечный младенец, которого бросили на произвол судьбы. Как же так? Ведь он чувствовал, ведь это было так близко. Почему, почему нет?! Он кричит и бьется в судорогах - яйца ноют от боли, а мозги - от разочарования.
Илья держит его, сжимая в своих руках до хруста костей, и Соло валится обратно на кровать.
- Почему, - сипит он сквозь стиснутые зубы, - почему? За что?
Чем он заслужил такой ад? Что сделал в прошлой жизни? Зачем Бог сделал его таким?
Соло поворачивает голову набок, наблюдая, как Илья одевается.
- За что? - спрашивает он у Ильи, и тот, кажется, понимает суть вопроса.
Он наклоняется над наполеоном, отводит с его лба прилипшую прядь волос, внимательно смотрит:
- Знаешь, чему лучше всего учит жизнь в Советском Союзе? - Соло отрицательно мотает головой, не понимая, к чему Илья приплел Советы.
- Не за что. А просто так.

[Noel*]

огнетушитель

[скрытный товарищ]

Noel*, а вы думаете, это легко и просто?!

[Noel*]

скрытный товарищ, я вообще с трудом представляю, как это осуществили))

[скрытный товарищ]

Noel*, в гугле и не такое есть)

[скрытный товарищ]

О, КАКАЯ ДРАМА!
Заказчик должен быть доволен)))

Огнетушитель -

не з.

[Мойра*]

Видимо это был не самый большой огнетушитель. Ну..я надеюсь. )))

- Знаешь, чему лучше всего учит жизнь в Советском Союзе? - Соло отрицательно мотает головой, не понимая, к чему Илья приплел Советы. - Не за что. А просто так.

Точно.

[muxoe_kuco]

Печально как-то получилось((( Совсем безнадёжно((
но огнетушитель - это мощно)

Не З.

[скрытный товарищ]

Товарищи, а разве это не про импотента сказка? Импотент не кончает, сексоголик кончает. У сексоголика в другом проблема, не в том, что кончить не может, а в том, что ему всегда мало секса. Кончает и сразу еще хочет.

[muxoe_kuco]

скрытный товарищ в 12:41, импотент не может не кончить, а начать. А не может кончить - это приапизм. Лечиться надо срочно, спец.лекарствами и хирургически. Иначе гангрена. Так что это всё вообще слегка фантастика.

[АТуин]

Блин, это таааак странно ))). Хрен с огнетушителем, стулья наше все!
Вставило

[Имя505]

Бля... три негра, огнетушитель. Соло жжет! Илюша с маньяческими наклонностями пугает. Автор, ну Вы дали жару.

[скрытный товарищ]

Сорри, конечно, но хрень редкостная

[скрытный товарищ]

Заказчик, я не знаю, ждете вы это исполнение или уже давно забыли о заявке. Но тем не менее.

Предупреждение: в тексте упор будет сделан не только на гиперсексуальность Соло, но и на многие другие аспекты импульсивных расстройств. Немного психоанализа достанется и Илье.

Примечание: в этом куске косвенно упоминается Том Лерер, американский ретро стенд-апер, сатирик, композитор, певец, математик и sass-master, а конкретно - два его номера «Who’s next» и «Lobachevsky». В последнем русский математик был обвинен в плагиате. Ни один Курякин от этого не пострадал.

[скрытный товарищ]

Исполнение 2. Часть 1, 1570

Первым он потерял контроль над эмоциями.
В какой-то момент Соло перестал понимать, что чувствует. Не было грусти, не было щемящей радости и радости повседневной, приземленной. Исчез страх, тянущий за солнечное сплетение каждый раз, когда он видел лицо отца - похожее на его, с грубой выемкой на подбородке. Вместе с ними испарилось ощущение тоски.
Легкости.
Надежды.
Благодарности.
Стыда.
А затем - и себя самого.
Все стало размытым, а золотая середина - утопией.
Теперь, чтобы воссоздать полный спектр эмоций, которые он смутно помнил из детства, ему понадобится психологический справочник. Он помнил их, как помнил мотивы пластинок, которые заслушивал до царапин их сосед сверху или службы проповедника в костеле святого Станислауса. Отголоски, доносящиеся из-за тонкой стены, искаженные расстоянием и заглушенные руганью на кухне. Полузабытые и далекие, они перестали казаться реальными.
С ним остались драйв, бьющий в голову азарт, бесконечное чувство вины и беспомощность. Остались неуверенность в себе, в завтрашнем дне. А еще привязанности, каждая из которых грозила превратиться в помешательство.
Когда ему было двенадцать, он много воровал, но редко нес наказание. Возможно, если бы он не был так в этом хорош и чаще попадался, сейчас все было бы по-другому. Но с каждым разом получалось все лучше, кражи становились наглее, а осознание собственной безнаказанности было пьянящим.
И это было только началом, ставшим для Соло концом. Вместо наполеоновской славы ему досталась наполеоновская судьба.
Он искренне верил, что будет становиться сильнее с каждым годом и происходящее с ним прекратится. В шестнадцать, считая, что ничего не закалит характер сильнее армейской дисциплины, он подделал документы и вызвался добровольцем на фронт. Первый год на войне дал понять, что он ошибся. Второй - заставил смириться.
Иногда Наполеон пытался убедить себя, что все не так уж и плохо. Но тот, кто знает толк во лжи, себе врать не умеет.
К тому времени, когда Америка выиграла свою войну, Соло уже проиграл собственную.
Ничего ему не подчинялось. Он мог только наблюдать. Он забыл - или никогда не знал - как пользоваться своим телом.
Ему казалось, он мог влюбиться во что угодно и в кого угодно. Потребовалось немало времени, чтобы признаться себе, что это - не любовь, его поступки - больны, а сам он – паршивый человек.
Все чаще и чаще ему казалось, будто его собственных желаний не существует, а сознание несвободно. Оно замкнуто в теле, действующем по собственной воле.
А еще невероятно часто Соло хотел абсолютно противоположных вещей и никогда не знал, что получит в итоге. Часто случалось так, что, очнувшись от наваждения, он оказывался в противоположном направлении от тщательно обдуманного первоначального плана.
В точности как это вышло сейчас.
Тяжелый запах секса и духов стал давящим. Слизывая пот с чужой шеи, Соло чувствовал себя погруженным в глубокую медитацию - где-то совсем не здесь. У него горели расцарапанные плечи. Пряжка на поясе наскоро спущенных брюк холодила бедро.
Горячее мягкое тело в его руках прижималось спиной к его груди на каждом глубоком вдохе, пыль с полок темной и тесной кладовой забилась под ногти сжатых пальцев.
Сейчас он должен был держать ситуацию под контролем и быть готовым нажать на курок уже заряженного пистолета. Сейчас он должен был прикрывать Илью.
- Блядь, - выдыхать, утыкаясь лбом в затылок напротив и зарываясь в пряди взмокших волос, выходило через раз. - Блядь.


*


К своим сорока мать перестала ладить с головой, и Соло был уверен, что начни он искать своих давно забытых брата или сестру, то вероятнее всего начал бы с желтых домов.
«Дурная наследственность» - думали, глядя на детей семьи Соло те немногие, знающие о них больше остальных.
Наполеон думал так же. Он помнил, как боялась взрослеть его сестра. Она не раз упоминала об этом в письмах, когда матери становилось хуже, а он был далеко от них. Все дальше. К тому моменту сам он уже не был способен на полноценный страх. Иначе закончил в петле. И без того дней, когда он забывал об этом, как о кошмаре, и дней, когда это становилось кошмаром, в его жизни было почти поровну.
Франческу ужасала возможная перспектива стать такой, как мать. Не до, а после.
До она была решительно хороша. Нежная, полная жизни, сдержанная при отце и невероятно красива – такой они ее запомнили. Все сказки матери были придуманы на ходу, но интереснее тех историй Наполеон ничего не слышал. Фантазию и изобретательность, что так часто спасали его жизнь, он унаследовал от нее. Но неважно, сколько молилась за их семью старая тетушка Роза, болезнь брала свое.
Соло знал - проблема людей с умственными помешательствами быстро становилась проблемой всех остальных.
В его конкретном случае всеми был лишь один - Илья. За несколько месяцев работы в спайке они сблизились больше, чем Наполеон когда-либо сближался с кем-то за годы. Все, что было его проблемой, автоматически становилось проблемой Ильи и наоборот.
Это был замкнутый круг, в котором уже становилось нечем дышать.
Когда он вернулся на явочную квартиру, не найдя напарника на месте встречи с объектом, Курякин уже был там. Он сидел за столом, сложив руки в замок, прижатый ко рту, и играл в шахматы сам с собой.
Облегчение видеть его невредимым и живым не справлялось с ядовитым чувством вины, засевшим в груди. Зная, что оправданий содеянному нет и быть не может, Наполеон долго молчал.
Молчал и Илья.
- Прости, - с усилием вымучил Соло, давясь отвращением к тому, как жалко это звучит. - У меня возникли некие трудности. И я не успел. Надеюсь, все прошло гладко?
Илья кивнул. Он ничего не спросил. Он не злился. И не кричал.
Только вот на следующий день внимательных взглядов и жучков производства СССР в вещах прибавилось.
Наполеон терял его доверие.
И это было хуже всего.


*

Ему стоило больших усилий не смотреть на Илью так. Не отвлекаться на его рот, улавливать смысл его слов.
Они сидят взаперти на очередной временной квартире в Праге, по уши зарывшись в аппаратуру, копаясь в метрах записанной пленки, намотанной на бобины. Дни и ночи напролет прослушивают объект.
Они у пана Любомира в офисе, в его личной квартире и уже едва ли не в его штанах.
После позорного случая с той девушкой из бара, в наказание Соло не прикасался ни к одной женщине уже более трех недель, и это было мучительно.
Сидя на кухне и слушая, как объект развлекается с любовницей, Соло отрешенно смотрит в потолок, пока его член твердеет, прижатый к бедру в свободных хлопковых брюках. Крепко зажмурившись на мгновение, он закусывает губу.
Курякин возится у плиты, стоя к нему спиной, пока делает себе чай, и Наполеон любуется его телом со спины. Наслаждается тем, как криво майка держится на его широких плечах.
В наушниках пани Тругларж захлебывается громким, просящим стоном.
Илья поворачивается, держа чайник в руке, и одними губами спрашивает «Будешь?»
- Не буду, - с заминкой вдыхает Наполеон, снимает наушники, и решительно встает на ноги, хлопая ладонью по столу. - Твоя очередь. Не могу больше. Пойду подышу.
Он «дышит» добрых полтора суток, но лучше не становится.
Ремиссия наступает и отступает, как приливы и отливы, но никогда - полная.
Он ищет приключений весь остаток вечера, всю ночь и весь день напролет, умудряясь сменить четыре партнера - два раза по одному и плюс еще один раз, когда их в постели уже двое, не считая его самого. Но ничего из этого недостаточно.
Когда наваждение проходит, он вспоминает, кто такой Наполеон Соло.
Он не чувствует отвращения, не чувствует стыда. Но ему немного тревожно. Потому, что как бы яро они с Курякиным не спорили о том, кто из них лучший шпион, они оба явно на что-то способны.
Одно ясно точно - Илья его раскусил. То, что русский не вмешался раньше, значило только одно – Илья хотел убедиться.
Пытаясь заставить себя встать с развороченной постели, надеть одежду, сделать хоть что-то, Наполон думает о том, с какого момента Илья за ним следил. Сразу, как он ушел? Когда зашел в бар? Когда подцепил девушку у стойки улыбкой и парой коктейлей?
Когда Наполеон заходит в коридор, первое, что он видит – заложенные одна на другую, вытянутые ноги Ильи, сидящего на маленьком табурете. Руки скрещены на груди, тускло блестит отцовская «Победа». Смотреть ему в лицо не хочется, но приходится. И строгость этих светлых глаз заставляет Соло чувствует себя пойманным с поличным, хоть он и знал, что это вскоре случится. Так он не чувствовал себя уже давно. Но у него больше нет сил прятаться или лгать.
Илья показательно окидывает взглядом три наспех скинутых пары туфель в прихожей. Только одни из них - женские.
- Ладно, - осторожно говорит Илья, сводя брови на переносице. - Это уже нездорово, Ковбой. Одевайся.
- Сам с собой в шахматы играешь ты, а я, значит, больной?
Наполон поджимает губы и опускает глаза. Он ожидал выволочки, угроз или хотя бы намеков на донос начальству. Последнее в Советах любят – это Соло знал точно. Но Илья, к счастью, был совсем не таким. В противном случае на пороге его бы поджидал Сандерс и кто-нибудь из штатных психиатров ЦРУ.
Дорогу домой Наполеон запомнил плохо. Илья за рулем уже второй за это задание «Волги», вцепился за баранку, как коршун - сдерживает тремор. Лицо непонятное, темное. Почти неподвижное. Только на скулах изредка ходят желваки.
Когда они поднимаются по лестнице до нужного этажа, тремор все же берет свое, и руки начинают ощутимо трястись. Ключ царапает дерево вокруг сердцевины замка, и Наполеон осторожно забирается его.
- Угроза. Я не знаю, что у тебя сейчас на уме. Но давай будем честны, - говорит он тихо, отпирая дверь. - Будто бы ты здоров. Я видел твое досье. Ты видел мое досье. Как там говорил Том Лерер? Кто следующий?*
Илья только смотрит на него холодно и пропускает в квартиру первым.
- Что, недолюбливаешь Лерера? Из-за нападок на вашего Лобачевского?
- Да нет. Глупо от правды прятаться, - хрипло отвечает Илья, закрывая дверь.
Глупо. Но что еще остается?

[Княгиня Ольга]

А дальше?

[Julietta2107]

Интересное начало

[muxoe_kuco]

Интригующее начало, очень хочется продолжения!

[SabrinaSpellman]

Интересное начало, автор 2, и язык написания нравится. Жду продолжения))

[скрытный товарищ]

Княгиня Ольга, дальше будет. Но немного позже.

Julietta2107, muxoe_kuco, SabrinaSpellman, спасибо, товарищи, я работаю над этим.

а.

[скрытный товарищ]

Исполнение 2, часть 2. 1633

прим: русские фразы выделены курсивом.

кусок раз

Только самому себе Илья мог признаться, что приступы были его спасением.
С каждой вспышкой ярости его сознание сжигало гнев и обиду, накопленные годами. Злость на отца, на мать, на систему, на мир в целом и СССР в частности.
Сейчас Илья понимал, что это был вовсе не единственный способ справляться с подавленным гневом и не угодить в ГУЛаг. Но тогда, казалось, выхода больше не было.
В выражении эмоций он не был силен - ни тогда, ни сейчас. Научить было некому, а примеры перед глазами только сбивали с толку.
Отец любил его, но всегда был довольно сдержан. Если ругал - голос не повышал.
Даже когда люди из наркомата уводили, только смотрел на Илью долго, не отрываясь, пока в машину не усадили. Илья тогда в окно видел, как они с водителем о чем-то быстро переговорили, затем отец выбрался из салона, обнял его одной рукой за шею, прижав к себе. Снял с запястья часы, вложил в его ладонь и сказал тихо: «Держись, Илюша. И маму свою береги». Сел обратно в чью-то трофейную BMW и больше уже не оглядывался.
На мать они тогда оба ни разу не взглянули. Не смогли.
Характер у Курякиной был стойкий. Долго терпеть могла, все в себе держала. Только седела быстро. Она не была самой ласковой матерью, но многому его научила. Иногда своим воспитанием, а иногда – своим дурным примером.
То, что с ними было после ссылки отца, Илья помнить не хотел. Прошло много лет, прежде чем ему удалось смириться с тем, что с ними тогда произошло. Злость никуда не делась, жажда мести – тоже. Но жить стало немного легче. Выживать – тем более.
Когда острый приступ случался, Илью выщелкивало из реальности, как патрон из обоймы. Но так случалось далека не всегда. Порой ему удавалось сохранить возможность наблюдать и осознавать. В особо хорошие дни Илье удавалось себя остановить.
Это отняло у него возможность с уверенностью утверждать, кто ломает мебель и кости в тот или иной раз - он или его болезнь.
Когда-то собственное бессилие перед яростью вызывало отчаянье, а ее последствия - чувство вины, но со временем это куда-то ушло. Как и Наполеону - ему стало все равно.
В случае Ильи это стало спасением.
Приступы не прекратились, но стали случаться реже, ослабли.
Терапия «друзей» Олега помогала - все чаще и чаще Курякин позволял себе чувствовать гнев вне очередного эпизода, уже не опасаясь новой вспышки. Эмоциональный фон не становился идеальным, но он ощутимо выравнивался.
Илья тосковал по беззаботности. Скучал по свободе от ответственности.
С терапией вернулось чувство вины - не такое подавляющее и больное, как раньше. Это было нечто больше похожее на чувство долга и желание следовать личному кодексу морали. Чем бы оно ни было, это мешало отпускать свои грешки, ссылаясь на состояние аффекта, и пускать все на самотек.
Сам для себя Илья объяснял перемену просто - он повзрослел. Это не значило, что ответственность перестала его пугать. Это значило, что от нее уже было не скрыться за ширмой инфантилизма или юношеского максимализма.
Чтобы сохранять способность контролировать себя, ему приходилось работать над этим каждый день. И, говоря честно, Соло работы прибавил.
Тактика игнора с ним не работала, а бить каждый раз и жалко, и толку - ноль.
Агент Курякин терпел тренировки и издевательства самбиста Николаевича в Высшей школе КГБ не для того, чтобы так легко поддаваться на провокации.
Но смотреть вот так, молча, со стороны, как тот себя гробит, было тяжело.
Пусть иногда работать с американцем становилось в высшей степени невыносимо, это было в равной степени познавательно.
С тех пор, как Соло чуть не подорвал их обоих на подпольном заводе в Белграде, Курякин, как и любой другой шпион, начал подозревать.
Он был бы рад списать все необдуманные, порой суицидальные действия напарника на глупость, но этой теории противоречили два факта: досье американца и его взгляд в моменты, когда тот лез на рожон.
Наполеон резал провода взрывного устройства наобум, дерзил вооруженным людям (Илье в том числе), играл в карты на собственную жизнь. И каждый раз его взгляд становился не безумным, но где-то на грани, за которую Курякин заглядывать не хотел.
Если бы он был таким постоянно, Илья бы не волновался и принял это как данность. Ему приходилось срабатываться с людьми похуже.
Но нет, глупцом Соло, к сожалению, не был. Смертником тоже.
Он был сумасшедшим.
И от лихорадки безумия, которую он источал, по спине пробегала нервная дрожь.
Порой, особенно после удачных миссий, Илья оттягивал неминуемое, оправдывая напарника, сам не зная, зачем. Плевал на риски и признавал его методы, пусть не самыми разумными, но, бесспорно, изобретательными. Каждый раз Соло подходил к черте все ближе и ближе. Каждый раз он тянул Илью за собой.
Наученный Чеховым, Курякин знал, что это ружье обязательно выстрелит. И терпеливо ждал, в глубине души надеясь на то, что случай Наполеона – исключение из правил.
Но долго тешить себя иллюзиями Илья не умел и не любил. Пока что американцу везло - одаренный талантами, он был холеным баловнем, если не судьбы, то жизни. Даже эта дама не могла перед ним устоять, но ее сестра, как известно, не щадила ни умных, ни добрых, ни молодых. Один неверный шаг - и для одного из них, глядишь, для обоих, все будет кончено.
Игнорировать этого невероятно раздражающего слона в комнате и костюмах Легерфельда становилось все сложнее, поэтому с каждой новой миссией желание держать американца в поле зрения только росло.
Фокус внимания невольно фиксировался на нем и задвигался на периферию только в хорошие времена, когда в шпионской работе шла относительно спокойная тишь да гладь. В плохие - лишь по надобности и с неохотой.
Соло ласково называл это «паранойей» и нередко подтрунивал. Илья считал это необходимостью.
Они соревновались во всем: в силе, в прыткости, в профессиональности, в остроумии. А иногда, как порой думалось Илье, давшему отмашку на выполнение рисковой аферы, придуманной Соло на ходу - в степени буйности помешательства.
Безумие Наполеона заражало его. Американец был чертовски прав, спрашивая, кто следующий. Кто бы это ни был – перспектива не радовала.
Наблюдая за напарником в поиске того самого дьявола в мельчайших деталях, Илья, сам того не желая, начинал замечать.
И еще.
И еще.
Пожалуй, Курякин стал замечать даже больше, чем хотел.
То, что язвительные комментарии Ильи на самом деле попадают в цель и бьют по больному.
То, что Соло ворует и флиртует гораздо чаще, когда нервничает.
То, что временами его разборчивость в половых связях становится не просто сомнительной - она становится хаотичной.
И то, что Соло абсолютно точно не может остановиться, а сам Илья не может просто уйти и никогда не вернуться, прихватив на память лишь пару полезных советов по взломам и забыв все остальное.

*

[скрытный товарищ]

кусок два

Серьезного разговора сразу не случилось - по приходу в конспиративную квартиру телефонный аппарат заходится трелью так, что под ним дребезжит тумба. Информацию по делу пана Любомира и материалы, стащенные из его кабинета, приходится в срочном порядке передать завербованным ученым из КГБ. Сотрудничать с собственной конторой, будучи по ту сторону, было для Ильи в новинку. Вроде бы не враги, но уже не друзья. Русские агенты сейчас поглядывали на него с опаской, а на црушника, вечно маячащего поблизости – с открытой враждой.
Слушая инструкции Уэверли, Курякин раздумывал, брать с собой Соло или нет, но после того, что он услышал и увидел в маленькой квартирке номер 27 недалеко от Золотой улочки, сомнений не осталось – от Соло ни на шаг. Даже если это создаст ряд определенных неудобств для его советских коллег.
Наполеон, подслушивающий разговор с другого аппарата на кухне, опустил трубку одновременно с Курякиным и облегченно выдохнул. У него было немного времени, чтобы придумать, чем оправдать себя. Или купить билеты и улизнуть от Ильи куда-нибудь, где его не достанут шесть футов советского осуждения, и где не придется отвечать на вопрос «почему». Хотелось надеяться, что, включившись в работу, русский поостынет и на распекание напарника сил у него не останется, но в свою добычу Илья всегда цеплялся с упорством голодного волкодава.
Так и не раздевшись с улицы, они отправились на чек-поинт, изображая из себя пару приятелей-туристов, решивших пройтись по центру города и полюбоваться вечерней Прагой. Расслабившись, Соло замотался в свой шарф плотнее и хотел было начать лекцию об особенностях местной архитектуры, но, не дойдя до Староместской площади, Курякин вдруг притормозил напарника за плечо и заглянул тому в лицо с таким серьезным видом, будто собрался признаться, что он крещенный.
- Господи, Угроза. Что такое?
Илья помедлил, раздумывая, какими словами запретить американцу делать что-то, не вызвав обратного эффекта.
- Нас встретит Звягинцев, - все-таки выдал он, не убирая руку с крепкого плеча. – Умоляю, не взболтни ничего. Ты ему и так не понравишься.
- Умоляешь? А это по-русски? – Соло шутливо вскинул бровь.
Губы у него алели и потрескались от холода. Помнится, как только они оказались в Праге, Наполеон заявил, что только теперь по-настоящему понимает, что значит «мороз кусается», купил теплое шерстяное пальто в ближайшем магазинчике и больше с ним не расставался. Пальто, в которое, как пить дать, за одну встречу навешают столько жучков, что до утра потом вычесывать.
- Просто держись ко мне поближе.
- Тише воды, ниже травы?
- Да, - хмыкнул Илья, сдерживая внезапный порыв улыбнуться.
Все-таки по-русски Соло говорил хорошо. Даром что вор и американец.
- Как мышь? Или как рыба?
- Да как хочешь.
Наполеон ухмыльнулся, но затих, а на брошенное Курякиным сквозь зубы «паршивец», казалось, вообще возгордился.
До нужной крохотной кофейни на углу возле ратуши они дошли уже абсолютно не спеша.
К восьми часам пражские улочки приобрели теплый оттенок вечерних фонарей и блестели от снега. Острые верхушки невысоких домов стремились в темное небо, которое, казалось, вот-вот начнет снежить. Соло сунул руки в карманы, искоса наблюдая за Ильей, но тот не торопился заходить.
- Может, войдем уже внутрь?
- Лучше здесь дождемся. А потом все вместе зайдем.
- У меня нос замерз.
Курякин на него посмотрел. Спорить быстро расхотелось, но сделать это Наполеона обязывали имя и врожденный бунтарский дух. Он открыл украшенную вывеской дверцу кофейни, слегка поклонился, делая приглашающий жест рукой и глядя на напарника с легкой улыбкой.
- И все-таки я настаиваю, друг мой, - мягко, с поддельным британским акцентом, проговорил он.
В лицо заманчиво пахнуло ароматом чешских булок и теплом.
Илья сцепил зубы и молча зашел.
Сопротивляться было бесполезно.


tbc

[Autumn Fire]

Автор 2, вы такое чудо! Психопатии, отчаяние, срывы - и всё написано так гладко, и обосную такой легкий и верибельный, что съедается за раз, и, чёрт, как теперь жить-то до продолжения?! Так хочется верить, что раз уж не один Наполеон тут с проблемами, то они друг друга скомпенсируют. Потому как судьба Соло на данный момент выглядит очень и очень пугающей. При такой неотвратимой наследственности даже перспектива горячей Нцы слабо отвлекает от мысли, насколько всё в итоге может быть плохо
Хотя вру, мысль об Нце всё-таки пока побеждает страх перед неминуемым ангстом. Ведь какая тут должна быть Нца! Кажется, о ней я и буду думать до продолжения Автор 2, знайте, вы - огонь. ОГНИЩЕ!!! Прошу, только не попадайтесь!

[Shiko_]

Увидела эту заявку и сразу вспомнилась старая шутка.
В адаптированном виде:

Соло: У меня сексуальное расстройство.
Курякин: Серьезно?
Соло: Серьезней некуда. Не знаю, кому бы еще дать. Расстраиваюсь.

[скрытный товарищ]

Autumn Fire, спасибо большое за такой бурный и позитивный отзыв в этом партизанском затишье)
Я вот только не понял, с чего вы вдруг пронзили, что я пишу "горячую НЦу", но спасибо за такой кредит доверия
пы.сы. кому не попадаться, КГБ? Не буду.

Shiko_, с вами Наполеон Соло и мы ведем живую трансляцию внедрения американского секса в русские советы

а

[Лериме]

Очень интересно!

[скрытный товарищ]

Лериме, приятно знать

[скрытный товарищ]

Исполнение 2, ч.3.

Чешский разговорник прилагается в конце.

1092 слова

Несмотря на ломаный чешский, Наполеон умудрился очаровать официантку раньше, чем снял пальто. Он тут же попросил принести глинтвейн, назвал ее «zlatíčko» и уселся за столик поближе к камину. Илья вздохнул. Меньше внимания Соло не смог бы привлечь при всем желании.
Он окинул беглым взглядом посетителей. Все прятались от суровой погоды и ютились в местах потеплее. Людей было достаточно, в основном, не местных, а туристов, приехавших сюда на Рождество. Помещение полнилось предпраздничным настроением. Приятно пахло хвоей от декоративных венков из шишек и елочных ветвей.
Наполеон, казалось, пребывал в хорошем расположении духа, но на Курякина смотреть избегал. Это русский находил смешным. Они промолчали добрых несколько минут: Соло упрямо глядя на стакан с глинтвейном и вращая его в руке, а Илья – не сводя с напарника испытывающего взгляда.
- Хорошенькая? – вдруг спросил он.
- Кто? – растерялся Наполеон.
- Блондиночка за соседним столиком, которую ты в отражение рассматриваешь.
Соло оставил стакан в покое и накрыл его большой ладонью, улыбнулся краем губ. Поймали с поличным.
Снег, успевший застать их на Староместской и припорошить волосы и воротники, растаял. Теперь темные пряди немного вились и падали на глаза. Объективно, Наполеон был очень красивым мужчиной, и он умел этим пользоваться. Но Илья больше не был уверен, что Соло может держать этот инструмент в своем арсенале под контролем.
Это следовало выяснить.
- Зачем мы пришли так рано? – вместо ответа спросил Наполеон.
Илья слишком долго знает его, чтобы понять – он хочет сбежать отсюда. Его тело напряжено, корпус немного повернут к выходу.
Ему стыдно? Не похоже на Соло, которого он знает.
Ему страшно? Не похоже на Соло, с которым ему приходилось иметь дело.
- Чтобы было время поговорить. Ты ведь любишь говорить.
Илья сглотнул. В горле и на языке вдруг стало горько. Он сам себе напомнил Андрея Ивановича, их штатного психиатра в учебке.
- О чем поговорить, Большевик? О том, с кем и как я занимаюсь сексом? Ты уверен в своих желаниях? – Наполеон наконец взглянул на него, но не без ехидства. - Не думал, что мы с тобой дойдем до таких разговоров.
- Ковбой, я знаю, что сейчас будет. Ты начнешь юлить - я на это не поведусь. Потом попытаешь меня разозлить. У тебя получится, но подеремся мы с тобой уже после того, как разберемся со Звягинцевым, вне посторонних глаз. Так или иначе, тебе придется объясниться. Я должен знать, с кем имею дело. Мы с тобой не в кондитерской булки печем.
Курякин сложил руки на груди и откинулся на спинку стула. Соло теперь смотрел на него, как партия на Берию. Откровенничать он не спешил. Признаваться, что к своей выпечке русского подпускать не стал бы ни в жизнь, впрочем, тоже.
Илья все никак не мог понять, друзья они или нет. Они точно доросли до статуса, как любил говорить Наполеон, «хор-р-роших товар-рищей», тренируясь произносить твердую «р». Знали, сколько сахара класть друг другу в чай и притерлись к привычкам друг друга. Илья не шумит по утрам, а Соло специально ставит специи отдельно на стол, чтобы досаливал и «травился» по вкусу.
Каждый впустил другого в собственный эгоизм, и, как оказалось, мир не рухнул, а ад не замерз.
Порой Илье даже казалось, что ближе Соло на данный момент у него никого и нет вовсе, как это ни прискорбно.
Они готовы доверить друг другу жизнь, но, как оказалось, элементарно не могут поговорить по душам. Разве так это должно быть?
- Наполеон, - сдался он, ставя локти на стол и наклоняясь ближе. – Я не собираюсь никого осуждать. Не собираюсь никуда доносить. Я просто хочу понять. Это все. Ты считаешь, я этого не заслужил?
Бить по болевым – это грязный прием, но Илья не был святым. Он был советским шпионом. Вот и сейчас, стоило только намекнуть на проблемы доверия, как Соло занервничал. Начал вертеть в пальцах длинную, липкую от вина ложку. К его большому сожалению, ничего крепче здесь просто не подавали.
Он помолчал с минуту, уставившись невидящим взглядом в окно. Намело на улице прилично, толстый слой пушистого снега налип на подоконник и деревянную раму. До Рождества оставалось всего ничего. Наполеону вдруг подумалось, что возвращаться в свою пустую квартиру в Нью Йорке ему совсем не хочется.
Их с Ильей ботинки постепенно оттаивали в хорошо натопленном помещении, но, несмотря на уют, теплее не становилось. Кончики пальцев закололо, а Курякин все смотрел на него, ожидая ответа.
- Я не знаю, что тебе сказать, Угроза. Да и нечего здесь говорить. Понятия не имею, что ты там себе напридумывал, но выброси это из головы и не беспокойся, - они встретились взглядами и в этот раз Соло глаз не отвел. – Если ты не заметил, после войны Америка… Сильно пересмотрела свои представления о сексе. Мы относимся ко всему куда проще. Я знаю, что у вас в Советах с этим куда скромнее, но пока ваши девочки шьют себе юбки ниже колена, наши занимаются делами поинтереснее.
- Девочки? – насмешливо вскинул брови Курякин, намекая на черные оксфорды сорок четвертого размера, которые успел приметить в прихожей.
Наполеон вальяжно откинулся на спинку стула, закинув на нее локоть.
- Тебя это удивит, - широко улыбнулся он, слегка склонив голову к плечу. - Но я считаю, что в коммунизме есть здравое зерно. В некоторых вещах. Комми учат делиться с товарищем. И я это поддерживаю, ведь я не жадный. Так что ты, если что, не стесняйся.
Курякин едва удержался, чтобы не закатить глаза, но не успел он и рта раскрыть, как Соло его перебил:
- А вот и твой друг.
Илья не стал оборачиваться, но недоверчиво нахмурился, припоминая, что фото русского агента им не давали.
- Как ты это понял?
- У вас у всех есть нечто общее.
- О, неужели? Уверен? Nejsi tak dobrá ve lstivosti.
- Я не знаю, как по-чешски сказать «получше тебя», zlatíčko.
- Nejsem tvoje zlatíčko, - едва слышно процедил Курякин.
Только нежелание вступать в полемику при исполнении спасло Соло от ожесточенной перепалки. Когда рука Звягинцева легла на плечо Ильи, они громко поприветствовали друг друга, как старые друзья, обнялись по-медвежьи и сели за стол, заливисто смеясь. Дальше осталось только посидеть вместе немного для отвода глаз – спрятать пленку в карман Дмитрия Илья успел еще при первом похлопывании по спине.
Они болтали о всякой чепухе и не совсем. Наполеон играл роль приветливого туриста, слегка смущенного новым знакомством с «приятелем» своего спутника. Даже на завуалированные подколы Звягинцева не реагировал, а лишь улыбался, источая обаяние и спокойствие. Илья недовольно отметил, что его самого они злили куда больше.
Когда они снова вышли в морозный воздух и прощались с агентом, заворачиваясь в воротники и шарфы, то оба, наконец, выдохнули с облегчением.
- Без сучка, без задоринки, - довольно улыбнулся Соло, решивший блеснуть фразой, которой Илья его сам когда-то и научил.
Русский кивнул, опуская козырек кепи на самые глаза и пряча руки в карманы.
На сердце у него было тяжело.

tbc


Чешский:

Zlatíčko – золотце, дорогой.
Nejsi tak dobrá ve lstivosti - Ты не очень разбираешься в тонкостях.
Nejsem tvoje zlatíčko - Я тебе не золотце.

[muxoe_kuco]

Вау, мальчики очень-очень близко)))
Атмосфера чудесно передалась!

[bistrick]

Партия идет